Петра была не велика, не густа, а сам он был не по-мужицки опрятен и очень солидный, спокойный. Хорошее, мягкое и покорное лицо.

— Ну что ж? — сказал он, отодвинув кадку длинной ногою в лапте. — Можно. Благословясь, пойдемте. Полтину — дадите?

Толстый мужик чему-то обрадовался, заговорил оживленнее:

— Полтинник — цена дешевая. Я бы вот за полтинник не пошел, нет! А это человек — знающий. Он вас к ночи доставит в самый, в Муром. Тропой поведешь?

— Тропой, — сказал Петр, вздохнув,

Пошли. Петр, высокий и прямой, с длинным посохом в руке, шагал впереди нас и молчал, точно его не было. На вопросы доктора он отзывался не оглядываясь, кратко и спокойно:

— Ничего. Привыкли. Как сказать? Конечно, плоховато живем.

Когда он сказал: «И мураш привычкой живет» — доктора Полканова обожгло восхищение; он вспомнил Вуда, Леббока, Брема и долго и восторженно говорил о таинственной жизни муравьев, о скромной мудрости русского народа и красноречивой точности его языка.

Входя в лес, Петр снял картуз, перекрестился и объявил нам:

— Вот он начинается, лес!

Сначала шли по дороге между стволами мощных сосен, их корни, пересекая глубокий песок, размятый колесами телег, затейливыми изгибами лежали, как серые, мертвые змеи. Пройдя с полверсты, путеводитель наш остановился, поглядел в небо, постучал палкой по стволу дерева и молча круто свернул на тропу, почти незаметную под хвоей и среди каких-то маленьких елочек; захрустели под ногами сухие сосновые шишки, нарушая важную тишину; она очень напоминала внушительное безмолвие древнего храма, в котором давно уже не служат, но еще не иссяк теплый запах ладана и воска. В зеленоватом сумраке, кое-где пронзенном острыми лучами солнца, в золотых лентах стояли бронзовые колонны сосен, покрытые зеленой окисью лишайника, седыми клочьями моха; среди мохнатых лап сверкали синеватые узоры небесного бархата.

Потом, когда вошли глубже в лес, мне показалось, что весь он как-то внезапно и чудесно оживился. Вместо Соловья-разбойника свистели дрозды, было много багряных клестов, крючковатые носы их неутомимо шелушили сосновые шишки, серой мышью бегал по стволам неуловимый поползень, мерно долбил кору дятел, тенькали суетливые синицы, рыжие белки перемахивали по воздуху с кроны на крону, распушив хвосты. И все-таки было так тихо, что даже доктор Полканов догадался: в этой тишине самые умные слова звучали бы неуместно.

— Заяц, — сказал наш путеводитель и вздохнул: — Эх…

Я не заметил зайца. Тропа, — если только она была, — удивляла меня своим капризным характером — иногда, там, где ей следовало бы лежать прямо, она огибала кольцом отдельные группы деревьев, там же, где пред нею деревья стояли плотной стеною и у корней их густо росли кусты черники, она с прямолинейностью, которая казалась мне излишней, лезла сквозь стволы сосен и, невидимая, врезалась в заросли.

— Сейчас должен быть овраг, — предупредил Петр очень тихо.

Версты через две я спросил его:

— Где же овраг?

— Видно, в сторону отошел, — сказал старик и, посмотрев в небо, прибавил:

— Заяц этот…

Доктор Полканов осведомился:

— Мы не заплутались?

— Зачем? — спросил путеводитель.

Но когда начало темнеть, а мы почувствовали себя достаточно усталыми, нам стало ясно: заплутались. Доктор снова вежливо намекнул об этом старику и получил уверенный ответ:

— Я же тут сорок раз ходил. Через версту времени будет просека, ею выйдем на пожог, обойдем его боком и опять в лес, а там и Муром будет видно.

Говоря, он спокойно отмеривал