интересное, о чём я думаю. Обо всём.

— Что же ты придумал интересного? — спросила учительница, заглянув в тетрадку.

— Ещё ничего нет, только стихи, — сказал Миша.

— Ошибок-то, ошибок! — воскликнула учительница. — Стихи, да. Ну, это, конечно, папа сочинил, а не ты…

Миша снова обиделся: что такое? Никто не верит ему! И сказал учительнице:

— Если так, тогда я не буду заниматься!

— Это почему?с

— Потому, что не буду!

Тут учительница прочитала то, что Миша написал о ней, покраснела, взглянула в зеркало и тоже обиделась:

— Ах ты, и про меня написал, вот как! Это правда, что папа говорит?

— Вы думаете, он вас боится? — спросил Миша.

Учительница подумала, ещё раз взглянула в зеркало и сказала:

— Так не хочешь заниматься?

— Нет.

— Хорошо. Пойду спрошу, как посмотрит на это мама.

Она ушла.

Миша посмотрел вслед ей и стал писать: «Я накапризничал Ксении Ивановне, как мама папе, пусть она не пристаёт и не мешает. Если меня никто не любит, то всё равно. Потом я извинюсь перед учительницей и тоже запишу в тетрадку. И буду писать целый день, как папа, и никто меня не увидит. И обедать не буду никогда, даже когда на сладкое печёные яблоки. Не буду ночью спать, всё пишу-пишу, и пусть мама утром говорит мне, как папе, что я изведусь и у меня будут нервы. И плачет. А мне всё равно. Если меня никто не любит, так уж всё равно».

Он едва успел дописать, как в комнату вошла мама с Ксенией Ивановной; мама молча взяла у него тетрадку, и её милые глаза, улыбаясь, стали читать Мишины мысли.

— Господи, — тихонько воскликнула она. — Ах, какой… Нет, это нужно показать отцу!

Она ушла с тетрадкой в руках.

«Накажут!» — подумал Миша и спросил учительницу:

— Наябедничали?

— Но если ты не слушаешься…

— Я не лошадь, чтобы слушаться…

— Миша! — вскричала учительница, но Миша сердито продолжал:

— Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать…

Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.

— Слушай-ка, брат! — заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой руке зажав Мишину тетрадку, — поди-ка сюда!

Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.

«Не накажут», — догадался Миша.

Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:

— Ты капризничаешь, да?

— Да, капризничаю, — сознался Миша.

— А зачем это?

— Так.

— Ну, всё-таки зачем?

— Да я не знаю, — сказал Миша, подумав. — Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже… нет, она не тоже, — она пристаёт!

— Ты обиделся? — тихонько спросил папа.

— Ну да, обиделся, конечно…

— А ты не обижайся! — дружески посоветовал папа. — Это не я тебя обижаю и не мама, — видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу…

— А почему смешно? — спросил Миша.

— Я тебе скажу почему, только после.

— Нет, почему? — настаивал Миша.

— Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!

— Ну-у, — недоверчиво сказал Миша.

Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:

— Давай говорить серьёзно, ладно?

— Ладно, — согласился Миша и нахмурил брови.

— Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал…

— Сам велел, — сказал Миша,