обернулся к ней.

— Почему вы так думаете?

— Догадываюсь.

— Нет, я по другой части…

Старичок внёс два стакана чая, положил на стол ключ от двери.

— Больше ничего?

Барышня, не ответив старику, взяла стакан чая в ладони.

— Холодно!

— Да, холодно, — слишком торопливо повторил мужчина, садясь в продавленное кресло и потирая колени. — И, главное, — внутри холодно, в душе холодно и пусто. Даже как будто и вовсе нет души, — это бывает с вами?

— Бывает, отчего же нет? — солидно отозвалась барышня.

— Вы боитесь этого?

Она посмотрела на него исподлобья, не отвечая. Мужчина улыбался, и это было неприятно: говорит грустно, а сам улыбается. Всё шло не так, не обычно. Другой бы сел рядом, обнял и весело заговорил о разных пакостях. А этот сидит где-то далеко, не обращая внимания на даму, тянет слово за словом, как полусонный; время идёт медленно и скучно. Улыбается он какой-то раздавленной улыбкой, — это не улыбка весёлого человека, который собрался пошалить, и не улыбка привычного распутника, презирающего женщину.

Выпив стакан горячего чая, барышня спросила, перебив его речь:

— Ну, что же, будем раздеваться?

Он вскинул голову; смешно, с явным удивлением посмотрел на неё и вдруг задёргался, ощупывая карманы, торопливо говоря:

— Нет… Извините меня! Я ведь хотел только побеседовать. Иногда, знаете, ужасно хочется поговорить с незнакомым человеком. Потому что знакомые, видите ли, — как это вам сказать? Всё ужасно опустошено. Неужели — все так, а? У всех эта пустота в душе? Ужасная жизнь!

— Ужа, ужи, — вполголоса повторила барышня, сдвигая брови. — Почему вы такой скушный?

— Да, я, должно быть, очень скучный.

Ей стало немножко жаль этого чудака.

— Вы — женатый?

— Нет…

— Да? Конечно, бывают и весёлые. Но у всякого — свой характер — верно?

— Иногда — нестерпимо хочется чего-то…

— Чего, котик?

— Чего-то небывалого, особенного. — Барышня подозрительно отодвинулась, а он, хрустнув пальцами, сказал:

— Всё так знакомо…

И опустил голову.

«Вынет пистолет да и…» — вздрогнув, подумала барышня и тотчас, сделав ласковое лицо, кокетливо прищурилась, говоря:

— Разве я вам не нравлюсь?

— О, нет, — сказал он вполголоса, не поднимая головы. — Нет, не в этом дело!

Подвинулся к ней, сжав кулак до того крепко, что побелела кожа на суставах пальцев, виновато выговаривая:

— Видите ли, — поймите меня! — я хотел просто поговорить… с человеком…

Усмехнувшись, он разжал кулак. Барышня спросила:

— Это мне?

И двумя пальцами взяла с ладони красную бумажку.

— Пожалуйста! Вы извините меня! Я — уйду.

Барышня расправила билет, подёргала его за углы и великодушно предложила:

— А то — останьтесь?

Но он, уже одетый, сунул ей руку:

— Прощайте!

Барышня ласково кивнула головой:

— До свиданья, котик!

Сунув ноги в галоши, он с треском растворил дверь, обернулся и, заглядывая в комнату, сказал:

— Вы — не беспокойтесь, я сам заплачу старику…

— Ф-фу, — вздохнула барышня, услыхав, как хлопнула наружная дверь.

Потом, посмотрев бумажку на свет лампы, сказала вполголоса:

— Какой дурак!..

И начала не торопясь одеваться, напевая:

Что он ходит за мной,
Всюду ищет м-меня?



[День сгоревший хороня…]

День сгоревший хороня,
Ходит Ночь в немой тревоге
От огня и до огня
По дороге, без дороги.

Потеряв от скорби разум,
Смотрит Ночь печальным глазом
Во дворцы и окна хат —
Всюду, где огни горят.

Встанет тихо под оконцем:
«О, зачем