хватая и швыряя деньги, крутился рычащий жадный гул, всё было точно в дыму и во сне, всё шаталось, а игрок, метавший карты, пел и свистел, разжигая всех, как огонь.

Потом всё сразу оборвалось для Луки, стало просто и холодно: сунув руку в фуражку, он ощупал в ней только серебряный рубль и скомканную пятишницу, привычном жестом бросил бумажку игроку и, вздрогнув, вытянулся, спрятал руки в кармины штанов, — там ещё должны быть деньги, но оказалось несколько пятаков, стёртый гривенник, похожий на бельмо, и зеркало.

Некоторое время он стоял одеревенев, не веря, что проигрался; рябой искоса взглянул на него, отодвинул плечом Луку от стола, кратко и строго сказав:

— Отойди.

Солдат покорно отошёл и замер, упёршись глазами в изогнутые спины людей вокруг стола; хрипя, они толкали друг друга, их тёмная куча шевелилась, как толпа овец пред воротами хлева.

— Проигрался? — спросил монах откуда-то издали.

— Да, — сонно и устало ответил Лука.

— И я, семь целковых…

Лука оглянулся, с трудом говоря:

— Ты бы, отец, отдал мне трёшницу…

— Али я просил её у тебя? Ишь ты! Это была твоя охота поставить…

«Верно», — подумал солдат.

Поддёргивая штаны — пояс их вдруг ослаб и стал широк, — Лука прошёл к борту, заглянул в реку — она была чёрная и текла очень быстро.

Где-то вдали небо ещё краснело, и туда быстро летели тяжёлые облака, чуть-чуть отражаясь в воде. Пароход шёл сквозь облака и тени их, как челнок сквозь основу, встречу ему, посвистывая, двигалась ночная тьма, поглощая берега, суживая реку.

Внутри солдата всё дрожало от обиды и скорби, он присел на что-то, застывая от холода.

Прошли мимо двое людей, один сказал спокойно:

— Оба — жулики!

— Конечно! Рябой — в доле.

Шум на палубе становился всё тише, игра кончилась. Неожиданно рядом с Лукою встал молодой игрок, насвистывая что-то, — солдат тяжело поднял голову, поглядел на него и не увидел в темноте бойкое лицо, а только белое пятно на месте его.

— Проиграл я тебе всё…

— Ну, — отозвался игрок, и было непонятно — верит он или нет.

— Всё, как есть.

— Это — плохо!

Парень пошёл прочь, скрипя сапогами, но из тьмы спросил:

— Хошь — дам рубль?

— Что мне рубль!

— Как желаешь…

Лука в тоске посмотрел на своё место, там монах чистил гребень: держал в зубах нитку и водил по ней гребнем, на колени ему снегом сыпались серые хлопья.

Сидел он плотно, спокойно, широко расставив ноги в тяжёлых сапогах, ряса на коленях у него натянулась, совсем как юбка у торговки на базаре. Лука вспомнил о своём решении идти с ним в монастырь, встал, подошёл к нему, — монах приподнял брови и опустил их.

— Нехорошо вышло, — заговорил солдат.

— Ляг да спи, — посоветовал монах сквозь зубы.

— Не хочу. Это ведь ты, отец, присоветовал мне играть…

Вынув нитку из зубов и навивая её на палец, монах сказал сердито:

— Я и сам проиграл.

Вода под колёсами шумела тоже сердито; ночь совсем окутала реку трауром.

Где-то близко раздался сухой и строгий голос рябого:

— А чем же это вы столько хороши? В чём ваша сдержка? Брось вам кто рубль — все перегрызётесь нещадно…

«Вот, — подумал Лука, — в беде я здесь, а пожалеть меня некому! В городе бы меня хоть Гланька утешила».

Мысль эта застыла у него в голове, он долго рассматривал её, а потом медленно повторил вслух, ожидая, что скажет ему монах, но тот промолчал, неподвижный и чёрный.

— Приду домой, — вяло говорил солдат сам себе, — спросят: отслужил? Мужики подумают — денег принёс. Жена тоже… Брат,