красиво гибкую форму излить, великий, сладостно звучный, о, божественно страстный русский язык…

Ты, сладостно звучный, божественно страстный русский язык, великий молот, кующий звуками счастье народа! О, ты, могучее колоколо, гулом своим сильным вещающее народу о возможности лучшей жизни, трудом и борьбою достигаемой!»


Вспомните, читатель, ведь это написано человеком, отец которого был крепостной раб, а сам он лишь десятью годами опоздал попасть в рабство.

Понять значение языка — это много, это радует.

«Из всех способностей человека — язык, может быть, единственная, которая не была дана ему природой», — хорошо сказал Вирхов в своей работе о первобытных обитателях Европы.

И разве не весело читать, например, такие филологические изыскания захолустного елатомского человека:



«Просиживаю ночи напролет, изучая русский язык, и чувствую, как душа растет. Читаю слово — свет. А в голове сами собою являются слова: сведать — ведать — свет — дать? совет?.. совесть?.. И как будто открываются тайны жизни.»


Хорошую услугу оказал бы всем этим новым писателям, да и вообще русскому обществу, тот, кто издал бы давно вышедшую из продажи книгу Потебни: «Язык и мысль». За последнее время часто спрашивают «Муки слова» Горнфельда и книгу Энгельмейера — «Теория творчества». Но рабочие и крестьяне, читавшие эти хорошие книги, находят их «трудно написанными» и просят указать «попроще». Такой — не знаю; за указание буду благодарен.


Здесь, разумеется, дело не в филологии, а в направлении молодой и живой мысли. Послушайте внимательно, о чём она говорит, о чём поет, — и жить вам будет легче, а работать — веселее!

Вот сестра милосердия:



«Вижу, что это непростительно — плохо знать свой родной язык, и решила взяться за него самым серьезным образом. Если бы вы знали, сколько за это время написано и уничтожено мною. Ночью пишу, а утром рву. И учусь в то же время, изучаю девять предметов, чтобы сдать за четыре класса гимназии. Трудно, но все одолею. Живет правда на свете!»


Вот нечто, в особом роде, озаглавленное:



«Благодарю, природа!

Голодный, босой оборвыш — иду в Москву. Проселками, из Серпухова, ждал-искал работы, объел себя вплоть до костей — иду в Москву!

Поля венчают зеленые короны лесов. Широко, свободно дышать — хорошо!

Степенные мужички попадаются встречу, неприветливо косятся — босяк, жулик?

Хочется сказать им:

«Не бойсь, ребята! Мне обижать людей не к чему».

Да они сами, черти, по роже видят, что не трону, — говорят:

— Мир доро́гой!

— Мир доро́гой, брат! Нет ли куска хлеба?

Конечно, нет! У мужика да хлеб? Дурачина, — ругаю сам себя.

А у какой-то бабищи, в толстой пазухе, нашлась краюшка; потом пахнет от хлеба, а — вкусно!

Сыт. Весело на душе.

— На работу?

— На работу!

— Ты, чай, найдешь.

— Я? Я ее поймаю, уж я — схвачу!

Чтобы я работать не нашел себе, ежели захотел?»


Далее идёт беседа с бабой, подмосковной огородницей, что тоже очень весело и бойко, но — непередаваемо: изобилует подробностями, которые предусмотрены в трёх очень популярных статьях Уложения.

Весёлое сочинение это подписано: «П.Безработный». Автор забыл сообщить свой адрес, бумаги у него не хватило, и последняя из четырнадцати страниц рукописи, написанной карандашом, дописана на куске картона от какой-то коробки.

Вот ещё кусок стихотворения, им начата довольно толстая тетрадь стихов. Автор — крестьянин, 23 лет:

«Люди жизни несчастливой, жизни темной, сиротливой,
Вам я