—
Будто всех внезапно захлестнула
Голубая радиоволна.

А когда невидимые скрипки
Зазвенели струнами вдали, —
Тёплые, корявые улыбки
На корявых лицах зацвели.

Этот день никто не позабудет,
Этот день деревню поднял в высь.
И впервые неохотно люди
По своим избушкам разбрелись.»

Он рассказывает, как отец его вырубал орешины и дубки для цепов, а затем:

«На вновь отстроенном общественном гумне
Отчётливо стучала молотилка.»

О том, как Ленин, «простой и добрый», приказал возвратить отобранную у бедняка единственную корову. Он, Исаковский, говорит:

«Нынче жизнь расценивает в грош
Разве только лодырь да калека.»

Он знает:

«Есть у нас прекрасная земля,
Остальное вырастим мы сами.»

И — о себе:

«Я потерял крестьянские права,
Но навсегда останусь деревенским.»

Вот это последнее, я думаю, уже неверно.

Михаил Исаковский не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну, необоримую творческую силу, — слиться так плотно, как до сей поры силы эти никогда и нигде не сливались.

В сущности, именно этот мотив и звучит во всех стихах Исаковского:

«Разбудили сразу, растревожили,
Сердце бьёт во все колокола,
Мы воскресли,
Мы сегодня ожили,
Чтоб творить великие дела.»

Стихи у него простые, хорошие, очень волнуют своей искренностью.

Впрочем, оговорюсь: я не считаю себя знатоком и тонким ценителем техники современного стиха. Страдаю пристрастием к стихам, простая форма которых насыщена ценным содержанием.



[Ещё рабселькорам]

Мне приходится повторять то, что я уже сказал в начале моего второго письма к рабкорам, напечатанного в «Рабочей газете»: я не советую рабкорам писать только о «хорошем».

Но вот в первом номере журнала «Рабкор пролетария» редакция журнала поместила ещё пять ответов рабкоров, придав им такой заголовок: «Рабкоры говорят: мы за плохое». И подзаголовок: «Разве можно молчать».

Как будто я или кто другой убеждал рабкоров: молчите о плохом.

Эти пять ответов написаны шестью рабкорами, и четверо из них густо дымят таким пессимизмом, что для меня совершенно ясно: пыль и мусор различных мелочей жизни делают для них невидимыми результаты работы их класса за истекшие десять лет.

Товарищ Ульяненко написал даже нечто совершенно панихидное: «От плохого не уйдёшь».

Но если таково ваше мнение, товарищ, зачем же тогда «огород городить»?

Откуда и как является этот безнадёжный пессимизм?

Я уверен, что причиной его является слишком узкий взгляд рабкоров на самих себя и на «своё». На себя они смотрят только как на уборщиков нечистот, а «своё» для них ограничивается пределами той фабрики, того завода, где они работают, откуда выметают сор и пыль. Такой взгляд мне кажется не только узким и неправильным, но — вредным. Вредным потому, что рабкор не является только уборщиком нечистот, хотя его труд по очистке жизни от грязи, хлама, от различных дрянненьких пережитков старины и напоминает именно эту работу. Однако это лишь внешнее сходство, по существу же рабкор — человек класса, который, взяв в свои руки политическую власть, успешно пытается овладеть всей хозяйственной жизнью страны для того, чтобы создать в ней неклассовое государство, государство людей, которые свободно работают на себя и для себя. Эта великая работа простирается дальше границ его страны, она ставит своей целью освобождение трудящихся