мне, Феклуше, — каюк! Вот эдак-то и с тобой будет, Дунька… Значит — учись! Все учатся… гляди-ко! Не будешь учиться, — проживёшь как мышь… в погребе…

(Лидия, Богомолов [выходят] из комнат.)

Лидия(Фёкле). Вы что тут делаете?

Фёкла. Помогаю Дуняшке.

Лидия. А там дверь открыть некому…

Фёкла(уходя). Дверь открыть — просто.

Лидия(Богомолову). Прислуга совершенно несносна.

Богомолов. Да, рассуждает. Все, знаете, рассуждают. Мы — работаем. Работаем и получаем за это возмездие, например, в форме шахтинского процесса, понимаете…

Лидия. Яропегов говорит, что в этом случае инженеры действительно шалили.

Богомолов. Он это говорил? Кому?

Лидия. Мне.

Богомолов. Шалили?

Лидия. Да.

Богомолов. Это он… посмешить вас хотел! Он вообще… любит шуточки, словечки.

Лидия. Кажется, — Николай едет.

Богомолов. Да, да, он! Яропегов, эдакий, понимаете, вроде старинного нигилиста. Ни в чох ни в сон — не верит. Ну и мы ему верить не должны, так?

(Входит Сомов.)

Сомов. Извините, Яков Антонович, — опоздал!

Богомолов. По-ожалуйста!

Сомов. Завтракаем, Лида?

Лидия. Всё готово…

Сомов. Прошу к столу! А где мать?

Лидия. Идёт.

Сомов. Водочки?

Богомолов. Водку хорошо пить с Яропеговым, — да вот и он! Здравствуйте, дорогой!

(Входит Яропегов.)

Яропегов. Моё почтение.

Богомолов. Я вот только что, знаете, сказал, что вы, умея вносить во всякое дело остроту, эдакую, понимаете… лёгкость…

Яропегов. Водку пью легко?

Богомолов. Что и делает её приятней. Даже, знаете, некролог Садовникова вы написали несколько…

Яропегов. Покойников некрологи не интересуют.

Богомолов(смеётся). Да ведь некрологи-то не для лих и пишутся, а — для нас.

Анна (входит). Здравствуйте, Яков Антонович!

Богомолов. Моё почтение, уважаемая.

Анна. Ф-фу! Посмотрели бы вы на реке — ужас! Мужчины, женщины, совершенно голые…

Богомолов. Да, да! Как в раю…

Анна. Как в аду… это — вернее!

Сомов(подвигая стул матери). Садись, мама!

Богомолов. Эх, замечательная водка была в наше время!



Второй акт

У Терентьева. Тоже новенькая дача с небольшой террасой, на террасу выходит дверь и два окна; с неё до земли четыре ступени. Сад: четыре молодые ёлки, они — полузасохли; под каждой — клумба для цветов, но — цветов нет, клумбы заросли травой. Две окрашенные в зелёную краску скамьи со спинками. У забора — кегельбан, начинается он небольшим помещением, в котором стоит койка, стол, два стула. В двери и окнах мелькает фигура Людмилы, племянницы Терентьева. На террасе играют в шахматы Китаев и Семиков.


Китаев. Не видишь? Шах королеве!

Семиков. Ах ты… Скажи пожалуйста!

Китаев. Тебе, Семиков, на шарманке играть, а не в шахматы.

Семиков. Не Семиков, а Семи-оков! В «Известиях» напечатано о перемене фамилии. Семик — языческий праздник, суеверие, — понял?

Китаев. А ты — играй, двигай!

Семиков. Вот я и вставил оник: Семи-о-ков! Пустой кружочек, а — облагораживает.

Китаев. Да ты — играй! Ну, куда полез? Шах королю!

Семиков. Какой несчастный случай!

Китаев. Ну тебя к чертям! Неинтересно с тобой.

(Закуривает. Вышла Людмила, взяла стул, ушла. Оба смотрят вслед ей, потом друг на друга. Семиков складывает шахматы в ящик. Доносится пение скрипки.)

Семиков. И под стихами приятно подписать: Се-ми-оков.

Китаев. А всё-таки как ловко ни играй на скрипке, — гармонь преобладает её.

Семиков. Теперь стихи легко у меня текут.

Китаев. Как слюни. Я, брат, творчество твоё — не люблю, жидковато оно.

Семиков.