какая! Льётся беда, как Волги вода, на тысячи вёрст по всей земле. Облик человечий с людей смывает. А я, значит, блаженствую, стращаю. Столкнёшься с кем поумнее, говоришь: что ж ты, мать твою… извините!

Лаптев. Ничего! Дуй, словеса знакомые.

Пропотей. Привык с мужиками. Говаривал нередко: долго терпеть будете? Жги, дави всё вокруг! Теперь вот начинается что-то. И надоело мне блаженным быть.

Лаптев. Так.

Донат. Стращал, стращал людей, да и сам испугался.

Пропотей. Вроде этого. Хоша бояться мне как будто нечего, я — битый козырь, на мне уж не сыграешь, они — хотят сыграть. Вот я к тебе… к вам пришёл. (Донату.) Меня сейчас очень привлекаете вы доверчивостью вашей к людям. Я на кирпичном заводе два раза беседу вашу слышал. И вас, товарищ, слышал на мельнице Троерукова, на суконной у Достигаева, в городском аду. Замечательно внятно говорите с народом. Ну, и господ слушал…

Лаптев. А они — как? Нравятся?

Пропотей. Что скажешь? Конечно, может, и господам стыдно стало. Однако они свои сапоги на мои лапти не променяют.

Лаптев. Это — едва ли! Ну, а какое у тебя дело нам?

Донат. Дело у него есть. Ну-ка прочитай…

Пропотей(встал, согнулся, достаёт бумагу из-за онучи, развернул, читает нараспев и не глядя на бумажку).

Люди смятённые,
Дьяволовы пленные,
На вечные муки осуждённые!
Выслушайте слово,
От чистого сердца,
От божьего разума сошедшее к вам…

Это — вроде как запевка будет, а дальше — другой распев. (Откашлялся, понизил голос, гудит.)

На три города господь прогневался:
Он Содом, Гоморру — огнём пожёг,
А на Питер-град он змею послал,
А и та ли змея лютая,
Она хитрая, кровожадная,
Прозывается революция,
Сатане она — родная дочь,
А и жрёт она в сутки по ста голов,
Ох, и по ста голов человеческих,
Всё народа православного…

Лаптев. Ну — будет!

Пропотей. Тут ещё много.

Лаптев. За эту песенку тебе рабочие голову оторвут.

Пропотей. Об этом я и беспокоюсь… Вы-то как? От вас что мне будет?

Лаптев. Посмотрим. Это зависит от тебя.

Пропотей. Да ведь я — что же?

Лаптев. Дай-ка бумажку-то. (Взял. Донату.) Тятин — был?

Донат. Он здесь.

Ксения(идёт). Ба-атюшки! Кто это, ой! Пропотей! Да… как же это ты посмел? Яков, побойся бога! Донат — что же это?

Лаптев. Не кричите, мамаша. В чём дело?

Ксения. Да что вы таскаете в дом разных… эдаких? Каждый день кто-нибудь торчит! И — неизвестно кто, и неведомо — зачем? Как в трактир идут! Ведь он, Пропотей, отца крёстного твоего уморил… забыл ты?

Пропотей (ворчит). Уморил… Я многих купцов стращал — не умирали.

Ксения. И — не ворчи, не смей… Врёшь всё, обманщик, врёшь. (Грозит пальцем.)

Пропотей. А кто врать учил? Сестра твоя учила.

Донат. Чего делать, Яша?

Лаптев. Иди в кухню… нет, лучше ко Глафире! Я сейчас приду с Тятиным.

(Донат и Пропотей ушли.)

Ксения. Поп всенощну — бегом служил, видно, в карты играть торопился. Пришла домой — дома песни рычат. Ох, Яков, строго спросит с тебя господь!

Лаптев. Вот что, мамаша…

Ксения. И не хочу тебя слушать! И не мамаша я тебе. Александру ты с Тятиным совсем разбойницей сделал.

Лаптев. Тятин — он может разбойников воспитывать! Это — любимое его дело.

Ксения. То-то вот!

Лаптев. Хотя Шура и до Тятина была озорная девица. Вот что, вы — добрая душа…

Ксения. Глупая, оттого и добрая. Умные-то — вон они как, Звонцовы-то…

Лаптев. Обещали вы отдать мне ружья отцовы и одежонку его…

Ксения. Да — возьми! Возьми, покуда Варвара не продала. Она