ужасом спрашивал он, — зачем я ей? Воткнула нож, смотрит, как течет кровь, как бьется жертва! что она за женщина?»

Ему припомнились все жестокие, исторические женские личности, жрицы кровавых культов, женщины революции, купавшиеся в крови, и всё жестокое, что совершено женскими руками, с Юдифи до леди Макбет включительно. Он пошел и опять обернулся. Она смотрит неподвижно. Он остановился.

«Какая красота, какая гармония во всей этой фигуре! Она страшна, гибельна мне!» — думал он, стоя как вкопанный, и не мог оторвать глаз от стройной, неподвижной фигуры Веры, облитой лунным светом.

Он чувствовал эту красоту нервами, ему было больно от нее. Он нехотя впился в нее глазами.

Она пошевелилась и сделала ему призывный знак головой. Проклиная свою слабость, он медленно, шаг за шагом, пошел к ней. Она уползла в темную аллею, лишь только он подошел, и он последовал за ней.

— Что тебе нужно, Вера, зачем ты не даешь мне покоя? Через час я уеду!.. — резко и сухо говорил он и сам всё шел к ней.

— Не смейте, я не хочу! — сильно схватив его за руку, говорила она, — вы «раб мой», должны мне служить… Вы тоже не давали мне покоя!

Дрожь страсти вдруг охватила его. Он чувствовал, что колени его готовы склониться и голос пел внутри него: «Да, раб, повелевай!..»

И он хотел упасть и зарыдать от страсти у ее ног.

— Вы мне нужны, — шептала она, — вы просили мук, казни — я дам вам их! «Это жизнь!» — говорили вы, — вот она — мучайтесь, и я буду мучаться, будем вместе мучаться… «Страсть прекрасна: она кладет на всю жизнь долгий след, и этот след люди называют счастьем!..» Кто это проповедовал? А теперь бежать: нет! оставайтесь, вместе кинемся в ту бездну! «Это жизнь, и только это!» — говорили вы, — вот и давайте жить! Вы меня учили любить, вы преподавали страсть, вы развивали ее…

— Ты гибнешь, Вера! — в ужасе сказал он, отступая.

— Может быть, — говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. — Так что же? что вам? не всё ли равно? вы этого хотели? «Природа влагает только страсть в живые организмы, — твердили вы, — страсть прекрасна!..» Ну вот она — любуйтесь!..

Она забирала сильными глотками свежий, вечерний воздух.

— Но я же и остерегал тебя: я называл страсть «волком»… — защищался он, с ужасом слушая это явное, беззащитное признание.

— Нет, она злее, она — тигр. Я не верила, теперь верю. Знаете ту гравюру, в кабинете старого дома: тигр скалит зубы на сидящего на нем амура? Я не понимала, что это значит, бессмыслица — думала, а теперь понимаю. Да — страсть, как тигр, сначала даст сесть на себя, а потом рычит и скалит зубы…

У Райского в душе шевельнулась надежда добраться до таинственного имени: кто! Он живо ухватился за ее сравнение страсти с тигром.

— У нас на севере нет тигров, Вера, и сравнение твое неверно, — сказал он. — Мое вернее: твой идол — волк!

— Браво, да, да! — смеясь нервически перебила она, — настоящий волк! как ни корми, всё к лесу глядит!

И вдруг смолкла, как будто в отчаянии.

— Все вы звери, — прибавила потом со вздохом, — он — волк…

— Кто он? — тихо спросил Райский.

— Тушин — медведь, — продолжала она, не отвечая ему, — русский, честный, смышленый медведь…

«А! так это не Тушин!» — подумал Райский.

— Положи руку на его мохнатую голову, — говорила она, — и спи: не изменит, не обманет… будет век служить…

— А я кто? — вдруг, немного развеселясь, спросил Райский.

Она близко и лукаво поглядела ему в глаза и медлила ответом.

— Вижу, хочется сказать «осел»: скажи, Вера, не