пожалте

грудь тугую. Ну,

а если

нету этаких... Мы найдем себе другую в разызысканной жакетке.Припомадясь

и прикрасясь, эту

гадость

вливши в стих, хочет

он

марксистский базис под жакетку

подвести. "За боль годов, за все невзгоды глухим сомнениям не быть! Под этим мирным небосводом хочу смеяться и любить". Сказано веско. Посмотрите, дескать: шел я верхом,

шел я низом, строил

мост в социализм, не достроил

и устал и уселся

у моста. Травка

выросла

у моста, по мосту

идут овечки, мы желаем

- очень просто! отдохнуть

у этой речки. Заверните ваше знамя! Перед нами

ясность вод, в бок

цветочки,

а над нами мирный-мирный небосвод. Брошенная,

не бойтесь красивого слога поэта,

музой венчанного! Просто

и строго ответьте

на лиру Молчанова: - Прекратите ваши трели! Я не знаю,

я стара ли, но вы,

Молчанов,

постарели, вы и ваши пасторали. Знаю я

в жакетах в этих на Петровке

бабья банда. Эти

польские жакетки к нам

провозят

контрабандой. Чем, служа

у муз

по найму, на мое

тряпье

коситься, вы б

индустриальным займом помогли

рожденью

ситцев. Череп,

што ль,

пустеет чаном, выбил

мысли

грохот лирный? Это где же

вы,

Молчанов, небосвод

узрели

мирный? В гущу

ваших роздыхов, под цветочки,

на реку заграничным воздухом не доносит гарьку? Или

за любовной блажью не видать

угрозу вражью?

Литературная шатия, успокойте ваши нервы, отойдите

вы мешаете мобилизациям и маневрам.

1927

"МАССАМ НЕПОНЯТНО"

Между писателем

и читателем

стоят посредники, и вкус

у посредника

самый средненький. Этаких

средненьких

из посреднической рати тыща

и в критиках

и в редакторате. Куда бы

мысль твоя

ни скакала, этот

все

озирает сонно: - Я

человек

другого закала. Помню, как сейчас,

в стихах

у Надсона... Рабочий

не любит

строчек коротеньких. А еще

посредников

кроет Асеев. А знаки препинания?

Точка

как родинка. Вы

стих украшаете,

точки рассеяв. Товарищ Маяковский,

писали б ямбом, двугривенный

на строчку

прибавил вам бы.Расскажет

несколько

средневековых легенд, объяснение

часа на четыре затянет, и ко всему

присказывает

унылый интеллигент: - Вас

не понимают

рабочие и крестьяне.Сникает

автор

от сознания вины. А этот самый

критик влиятельный крестьянина

видел

только до войны, при покупке

на даче

ножки телятины. А рабочих

и того менее случайно

двух

во время наводнения. Глядели

с моста

на места и картины, на разлив,

на плывущие льдины. Критик

обошел умиленно двух представителей

из десяти миллионов. Ничего особенного

руки и груди... Люди - как люди! А вечером

за чаем

сидел и хвастал: - Я вот

знаю

рабочий класс-то. Я душу

прочел

за их молчаньем ни упадка,

ни отчаяния. Кто может

читаться

в этаком классе? Только Гоголь,

только классик. А крестьянство?

Тоже.

Никак не иначе. Как сейчас помню

весною, на даче...Этакие разговорчики

у литераторов

у нас часто

заменяют

знание масс. И идут

дореволюционного образца творения слова,

кисти

и резца. И в массу

плывет

интеллигентский дар грезы,

розы

и звон гитар. Прошу

писателей,

с перепугу бледных, бросить

высюсюкивать

стихи для бедных. Понимает