кое-что

соображать по-русски. Горланит

по этой Америке самой стоязыкий

народ-оголтец. Уж если

Одесса - Одесса-мама, то Нью-Йорк

Одесса-отец.

1925

БАРЫШНЯ И ВУЛЬВОРТ

Бродвей сдурел.

Бегня и гулево. Дома

с небес обрываются

и висят. Но даже меж ними

заметишь Вульворт. Корсетная коробка

этажей под шестьдесят. Сверху

разведывают

звезд взводы, в средних

тайпистки

стрекочут бешено. А в самом нижнем

"Дрогс сода, грет энд феймус компани-нейшенал". А в окошке мисс

семнадцати лет сидит для рекламы

и точит ножи. Ржавые лезвия

фирмы "Жиллет" кладет в патентованный

железный зажим и гладит

и водит

кожей ремня. Хотя

усов

и не полагается ей, но водит

по губке,

усы возомня,дескать

готово,

наточил и брей. Наточит один

до сияния лучика и новый ржавый

берет для возни. Наточит,

вынет

и сделает ручкой. Дескать

зайди,

купи,

возьми. Буржуем не сделаешься с бритвенной точки. Бегут без бород

и без выражений на лице. Богатств буржуйских особые источники: работай на доллар,

а выдадут цент. У меня ни усов,

ни долларов,

ни шевелюр,и в горле

застревают

английского огрызки. Но я подхожу

и губми шевелю как будто

через стекло

разговариваю по-английски. "Сидишь,

глазами буржуев охлопана. Чем обнадежена?

Дура из дур". А девушке слышится:

"Опен, опен ди дор". "Что тебе заботиться

о чужих усах? Вот...

посадили...

как дуру еловую". А у девушки

фантазия раздувает паруса, и слышится девушке:

"Ай лов ю". Я злею:

"Выдь,

окно разломай,а бритвы раздай

для жирных горл". Девушке мнится:

"Май,

май горл". Выходит

фантазия из рамок и мерок и я

кажусь

красивый и толстый, И чудится девушке

влюбленный клерк на ней

жениться

приходит с Волстрит. И верит мисс,

от счастья дрожа, что я

долларовый воротила, что ей

уже

в других этажах готовы бесплатно

и стол

и квартира. Как врезать ей

в голову

мысли-ножи, что русским известно другое средство, как влезть рабочим

во все этажи без грез,

без свадеб,

без жданий наследства.

1925

БРУКЛИНСКИЙ МОСТ

Издай, Кулидж, радостный клич! На хорошее

и мне не жалко слов. От похвал

красней,

как флага нашего материйка, хоть вы

и разъюнайтед стетс

оф Америка. Как в церковь

идет

помешавшийся верующий, как в скит

удаляется,

строг и прост, так я

в вечерней

сереющей мерещи вхожу,

смиренный, на Бруклинский мост. Как в город

в сломанный

прет победитель на пушках - жерлом

жирафу под рост так, пьяный славой,

так жить в аппетите, влезаю,

гордый,

на Бруклинский мост. Как глупый художник

в мадонну музея вонзает глаз свой,

влюблен и остр, так я,

с поднебесья,

в звезды усеян, смотрю

на Нью-Йорк

сквозь Бруклинский мост. Нью-Йорк

до вечера тяжек

и душен, забыл,

что тяжко ему

и высоко, и только одни

домовьи души встают

в прозрачном свечении окон. Здесь

еле зудит

элевейтеров зуд. И только

по этому

тихому зуду поймешь

поезда

с дребезжаньем ползут, как будто

в буфет убирают посуду. Когда ж,

казалось, с-под речки начатой развозит

с фабрики

сахар лавочник, то под мостом проходящие мачты

размером

не больше размеров булавочных. Я горд

вот этой

стальною милей, живьем в ней

мои видения встали борьба

за