Сам совался в каждое место, всех переглядел

от зава до курьера. Внимательный

к самым мельчайшим крохам, вздувает

сердечный пыл... Но бьются

слова,

как об стену горохом, об

канцелярские лбы. А что канцелярии?

Внимает, мошенница! Горите

хоть солнца ярче,она

уложит

весь пыл в отношеньица, в анкетку

и в циркулярчик. Бумажку

встречать

с отвращением нужно. А лишь

увлечешься ею, то через день

голова заталмужена в бумажную ахинею. Перепишут все

и, канителью исходящей нитясь, на доклады

с папками идут: - Подпишитесь тут!

Да тут вот подмахнитесь!.. И вот тут, пожалуйста!..

И тут!..

И тут!..Пыл

в чернила уплыл

без следа. Пред

в бумагу

всосался, как клещ... Среда это

паршивая вещь!! Глядел,

лицом

белее мела, сквозь канцелярский мрак. Катился пот,

перо скрипело, рука свелась

и вновь корпела,но без конца

громадой белой росла

гора бумаг. Что угодно

подписью подляпает, и не разберясь:

куда,

зачем,

кого? Собственную

тетушку

назначит римской папою. Сам себе

подпишет

смертный приговор. Совести

партийной

слабенькие писки заглушает

с днями

исходящий груз. Раскусил чиновник

пафос переписки, облизнулся,

въелся

и - вошел во вкус. Где решимость?

планы?

и молодчество? Собирает канцелярию,

загривок мыля ей. - Разузнать

немедля

имя - отчество! Как

такому

посылать конверт

с одной фамилией??!И опять

несется

мелким лайцем: - Это так-то службу мы несем?! Написали просто

"прилагается" и забыли написать

"при сем"!В течение дня страну наводня потопом

ненужной бумажности, в машину

живот уложит

и вот на дачу

стремится в важности. Пользы от него,

что молока от черта, что от пшенной каши

золотой руды. Лишь растут

подвалами

отчеты, вознося

чернильные пуды. Рой чиновников

с недели на день аннулирует

октябрьский гром и лом, и у многих

даже

проступают сзади пуговицы

дофевральские

с орлом. Поэт

всегда

и добр и галантен, делиться выводом рад. Во-первых:

из каждого

при известном таланте может получиться

бюрократ. Вывод второй

(из фельетонной водицы вытекал не раз

и не сто): коммунист не птица,

и незачем обзаводиться ему

бумажным хвостом. Третий:

поднять бы его за загривок от бумажек,

разостланных низом,

чтоб бумажки,

подписанные

прямо и криво, не заслоняли

ему

коммунизм. 1926

ТОВАРИЩУ НЕТТЕ

пароходу и человеку

Я недаром вздрогнул.

Не загробный вздор. В порт,

горящий,

как расплавленное лето, разворачивался

и входил

товарищ "Теодор Нетте". Это - он.

Я узнаю его. В блюдечках - очках спасательных кругов. - Здравствуй, Нетте!

Как я рад, что ты живой дымной жизнью труб,

канатов

и крюков. Подойди сюда!

Тебе не мелко? От Батума,

чай, котлами покипел... Помнишь, Нетте,

в бытность человеком ты пивал чаи

со мною в дипкупе? Медлил ты.

Захрапывали сони. Глаз

кося

в печати сургуча, напролет

болтал о Ромке Якобсоне и смешно потел,

стихи уча. Засыпал к утру.

Курок

аж палец свел... Суньтеся

кому охота! Думал ли,

что через год всего встречусь я

с тобою

с пароходом. За кормой лунища.

Ну и здорово! Залегла,

просторы надвое порвав. Будто навек

за собой

из битвы коридоровой тянешь след героя,

светел и кровав. В коммунизм из книжки