нету сладу. У этих

у самых

гроздьев шашлы совсем поцелуйная сладость.

То солнечный жар,

то ущелий тоска,не верь

ни единой версийке. Который москит

и который мускат, и кто персюки

и персики? И вдруг вопьешься,

любовью залив и душу,

и тело,

и рот. Так разом

встают

облака и залив в разрыве

Байдарских ворот. И сразу

дорога

нудней и нудней, в туннель,

тормозами тужась. Вот куча камня,

и церковь над ней ужасом

всех супружеств. И снова

почти

о скалы скулой, с боков

побелелой глядит. Так ревность

тебя

обступает скалой за камнем

любовник бандит. А дальше

тишь;

крестьяне, корпя, лозой

разделали скаты. Так,

свой виноградник

потом кропя, и я

рисую плакаты. Потом,

пропылясь,

проплывают года, трусят

суетнею мышиной, и лишь

развлекает

семейный скандал случайно

лопнувшей шиной. Когда ж

окончательно

это доест, распух

от моторного гвалта - Стоп!

И склепом

отдельный подъезд: - Пожалте

червонец!

Ялта.

1924

ВЛАДИКАВКАЗ - ТИФЛИС

Только

нога

ступила в Кавказ, я вспомнил,

что я

грузин. Эльбрус,

Казбек.

И еще

как вас?! На гору

горы грузи! Уже

на мне

никаких рубах. Бродягой,

один архалук. Уже

подо мной

такой карабах, что Ройльсу

и то б в похвалу. Было:

с ордой,

загорел и носат, старее

всего старья, я влез,

веков девятнадцать назад, вот в этот самый

в Дарьял. Лезгинщик

и гитарист душой, в многовековом поту, я землю

прошел

и возделал мушой отсюда

по самый Батум. От этих дел

не вспомнят ни зги. История

врун даровитый, бубнит лишь,

что были

царьки да князьки; Ираклии,

Нины,

Давиды. Стена

и то

знакомая что-то. В тахтах

вот этой вот башни я помню:

я вел

Руставели Шотой с царицей

с Тамарою

шашни. А после

катился,

костями хрустя, чтоб в пену

Тереку врыться. Да это что!

Любовный пустяк! И лучше

резвилась царица. А дальше

я видел

в пробоину скал вот с этих

тропиночек узких на сакли,

звеня,

опускались войска золотопогонников русских. Лениво

от жизни

взбираясь ввысь, гитарой

душу отверз "Мхолот шен эртс

рац, ром чемтвис Моуция

маглидгаи гмертс..." И утро свободы

в кровавой росе сегодня

встает поодаль. И вот

я мечу,

я, мститель Арсен, бомбы

5-го года. Живились

в пажах

Князевы сынки, а я

ежедневно

и наново опять вспоминаю

все синяки от плеток

всех Алихановых. И дальше

история наша

хмура. Я вижу

правящих кучку. Какие-то люди,

мутней, чем Кура, французов чмокают в ручку. Двадцать,

а может,

больше веков волок

угнетателей узы я, чтоб только

под знаменем большевиков воскресла

свободная Грузия. Да, я грузин,

но не старенькой нации, забитой

в ущелье в это. Я

равный товарищ

одной Федерации грядущего мира Советов. Еще

омрачается

день иной ужасом

крови и яри. Мы бродим,

мы

еще

не вино, ведь мы еще

только мадчари. Я знаю:

глупость - эдемы и рай! Но если

пелось про это, должно быть,

Грузию,

радостный край, подразумевали поэты. Я жду,

чтоб аэро

в горы взвились. Как женщина,

мною

лелеема надежда,

что в хвост

со словом "Тифлис" вобьем

фабричные клейма. Грузин я,

но не кинто озорной, острящий

и пьющий после. Я жду,

чтоб гудки