ответил:

- Правильно! Получше двадцатого,

что толковать, не голодаем,

едим пироги. Мука, дай бог...

хороша такова...

Но што насчет лошажьей ноги... взыскали процент,

а мост не пролежать... Баючит езда дребезжаньем звонким. Сквозь дрему

все время

про мост и про лошадь до станции с названьем "Зименки".

На каждом доме

советский вензель зовет,

сияет,

режет глаза. А под вензелями

в старенькой Пензе старушьим шепотом дышит базар. Перед нэпачкой баба седа отторговывает копеек тридцать. - Купите платочек!

У нас

завсегда заказывала

сама царица...

Морозным днем отмелькала Самара, за ней

начались азиаты. Верблюдина

сено

провозит, замаран, в упряжку лошажью взятый.

Университет

горделивость Казани, и стены его

и доныне хранят

любовнейшее воспоминание о великом своем гражданине. Далеко

за годы

мысль катя,

за лекции университета, он думал про битвы

и красный Октябрь, идя по лестнице этой. Смотрю в затихший и замерший зал: здесь

каждые десять на сто его повадкой щурят глаза и так же, как он,

скуласты. И смерти

коснуться его

не посметь, стоит

у грядущего в смете! Внимают

юноши

строфам про смерть, а сердцем слышат:

бессмертье. Вчерашний день

убог и низмен, старья

премного осталось, но сердце класса

горит в коммунизме, и класса грудь

не разбить о старость. 1927

МОЯ РЕЧЬ НА ПОКАЗАТЕЛЬНОМ ПРОЦЕССЕ ПО СЛУЧАЮ ВОЗМОЖНОГО СКАНДАЛА С ЛЕКЦИЯМИ ПРОФЕССОРА ШЕНГЕЛИ

Я тру

ежедневно

взморщенный лоб в раздумье

о нашей касте, и я не знаю:

поэт

поп, поп или мастер. Вокруг меня

толпа малышей,едва вкусившие славы, а волос

уже

отрастили до шей и голос имеют гнусавый. И, образ подняв,

выходят когда на толстожурнальный амвон, я,

каюсь,

во храме

рвусь на скандал, и крикнуть хочется:

- Вон!А вызовут в суд,

убежденно гудя, скажу:

- Товарищ судья! Как знамя,

башку

держу высоко, ни дух не дрожит,

ни коленки, хоть я и слыхал

про суровый

закон от самого

от Крыленки. Законы

не знают переодевания, а без

преувеличенности, хулиганство

это

озорные деяния, связанные

с неуважением к личности. Я знаю

любого закона лютей, что личность

уважить надо, ведь масса

это

много людей, но масса баранов

стадо. Не зря

эту личность

рожает класс, лелеет

до нужного часа, и двинет,

и в сердце вложит наказ: "Иди,

твори,

отличайся!" Идет

и горит

докрасна,

добела... Да что городить околичность!

Я, если бы личность у них была, влюбился б в ихнюю личность. Но где ж их лицо?

Осмотрите в момент без плюсов,

без минусов. Дыра!

Принудительный ассортимент из глаз,

ушей

и носов! Я зубы на этом деле сжевал, я знаю, кому они копия. В их песнях

поповская служба жива, они

зарифмованный опиум. Для вас

вопрос поэзии

нов, но эти,

видите,

молятся. Задача их

выделка дьяконов из лучших комсомольцев. Скрывает

ученейший их богослов в туман вдохновения радугу слов, как чаши

скрывают

церковные. А я

раскрываю

мое ремесло, как радость,

мастером кованную. И я,

вскипя

с позора с того, ругнулся

и плюнул, уйдя. Но ругань моя

не озорство, а долг,

товарищ судья.Я сел,

разбивши

доводы глиняные. И вот

объявляется приговор, так сказать,

от самого Калинина, от самого