Из-за этой "фиаски" грамотей Ванюха чуть не разодрался! - Слушай, Петь, с "фиаской" востро держи ухо; даже Пуанкаре приходится его терпеть. Пуанкаре не потерпит какой - нибудь клячи. Даже Стиннеса и то! прогнал из Рура. А этого терпит. Значит,богаче. Американец, должно. Понимаешь, дура?!

С тех пор, когда самогонщик, местный туз, проезжал по Акуловке, гремя коляской, в уважение к богатству, скидавая картуз, его называли Господином Фиаской.

Последние известия получили красноармейцы. Сели. Читают, газетиной вея. - О французском наступлении в Руре имеется? - Да, вот написано: "Дошли до своего апогея", - Товарищ Иванов! Ты ближе. Эй! На карту глянь! Что за место такое: А-п-о-г-е-й? Иванов ищет. Дело дрянь. У парня аж скулу от напряжения свело. Каждый город просмотрел, каждое село. "Эссен есть Апогея нету! Деревушка махонькая, должно быть, это. Верчусь аж дыру провертел в сапоге я не могу найти никакого Апогея!" Казарма малость посовещалась. Наконец товарищ Петров взял слово:

- Сказано: до своего дошли. Ведь не до чужого?! Пусть рассеется сомнений дым. Будь он селом или градом, своего "апогея" никому не отдадим, а чужих "апогеев"- нам не надо.

Чтоб мне не писать, впустую оря, мораль вывожу тоже: то, что годится для иностранного словаря, газете - не гоже.

1923

ПАРИЖ

(Разговорчики с Эйфелевой башней)

Обшаркан мильоном ног.

Исшелестен тыщей шин.

Я борозжу Париж

до жути одинок,

до жути ни лица,

до жути ни души.

Вокруг меня

авто фантастят танец,

вокруг меня

из зверорыбьих морд

еще с Людовиков

свистит вода, фонтанясь.

Я выхожу

на Рlасе dе lа Соnсоrdе.

Я жду,

пока,

подняв резную главку,

домовьей слежкою умаяна,

ко мне,

к большевику,

на явку

выходит Эйфелева из тумана.

- Т-ш-ш-ш,

башня,

тише шлепайте!

увидят!

луна - гильотинная жуть.

Я вот что скажу

(пришипился в шепоте,

ей

в радиоухо

шепчу,

жужжу);

- Я разагитировал вещи и здания.

Мы

только согласия вашего ждем.

Башня

хотите возглавить восстание?

Башня

мы

вас выбираем вождем!

Не вам

образцу машинного гения

здесь

таять от аполлинеровских вирш.

Для вас

не место - место гниения

Париж проституток,

поэтов,

бирж.

Метро согласились,

метро со мною

они

из своих облицованных нутр

публику выплюют

кровью смоют

со стен

плакаты духов и пудр.

Они убедились

не ими литься

вагонам богатых.

Они не рабы!

Они убедились

им

более к лицам

наши афиши,

плакаты борьбы.

Башня

улиц не бойтесь!

Если

метро не выпустит уличный грунт

грунт

исполосуют рельсы.

Я подымаю рельсовый бунт.

Боитесь?

Трактиры заступятся стаями?

Боитесь?

На помощь придет Рив-гош.

Не бойтесь!

Я уговорился с мостами.

Вплавь

реку

переплыть

не легко ж!

Мосты,

распалясь от движения злого,

подымутся враз с парижских боков.

Мосты забунтуют.

По первому зову

прохожих ссыпят на камень быков.

Все вещи вздыбятся.

Вещам невмоготу.

Пройдет

пятнадцать лет

иль двадцать,

обдрябнет сталь,

и сами

вещи

тут

пойдут

Монмартрами на ночи продаваться.

Идемте, башня!

К нам!

Вы

там,

у нас,

нужней!

Идемте к нам!

В блестенье стали,

в дымах

мы встретим вас,

Мы встретим вас нежней,

чем первые любимые любимых.

Идем в