отчаянием.
-- Nous boirons du lait, sur l'herbe fraîche, 1 -- прибавил Де-Грие с зверскою злобой.
Du lait, de l'herbe fraîche -- это всё, что есть идеально идиллического у парижского буржуа; в этом, как известно, взгляд его на "nature et la vérité!" 2

1 Мы будем пить молоко на свежей траве (франц.).
2 "природу и истину!" (франц.).

-- И, ну тебя с молоком! Хлещи сам, а у меня от него брюхо болит. Да и чего вы пристали?! -- закричала бабушка, -- говорю некогда!
-- Приехали, бабушка! -- закричал я, -- здесь!
Мы подкатили к дому, где была контора банкира. Я пошел менять; бабушка осталась ждать у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche стояли в стороне, не зная, что им делать. Бабушка гневно на них посмотрела, и они ушли по дороге к воксалу.
Мне предложили такой ужасный расчет, что я не решился и воротился к бабушке просить инструкций.
-- Ах, разбойники! -- закричала она, всплеснув руками. -- Ну! Ничего! -- меняй! -- крикнула она решительно, -- стой, позови ко мне банкира!
-- Разве кого-нибудь из конторщиков, бабушка?
-- Ну конторщика, всё равно. Ах, разбойники!
Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая, расслабленная графиня, которая не может ходить. Бабушка долго, гневно и громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского, французского и немецкого языков, причем я помогал переводу. Серьезный конторщик посматривал на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже было невежливо; наконец он стал улыбаться.
-- Ну, убирайся! -- крикнула бабушка. -- Подавись моими деньгами! Разменяй у него, Алексей Иванович, некогда, а то бы к другому поехать...
-- Конторщик говорит, что у других еще меньше дадут.
Наверное не помню тогдашнего расчета, но он был ужасен. Я наменял до двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчет и вынес бабушке.
-- Ну! ну! ну! Нечего считать, -- замахала она руками, скорей, скорей, скорей!
-- Никогда на этот проклятый zéro не буду ставить и на красную тоже, -- промолвила она, подъезжая к воксалу.
На этот раз я всеми силами старался внушить ей ставить как можно меньше, убеждая ее, что при обороте; шансов всегда будет время поставить и большой куш. Но она была так нетерпелива, что хоть и соглашалась сначала, но возможности не было сдержать ее во время игры. Чуть только она начинала выигрывать ставки в десять, в двадцать фридрихсдоров, -- "Ну, вот! Ну, вот! -- начинала она толкать меня, -- ну вот, выиграли же, -- стояло бы четыре тысячи вместо десяти, мы бы четыре тысячи выиграли, а то что теперь? Это всё ты, всё ты!"
И как ни брала меня досада, глядя на ее игру, а я наконец решился молчать и не советовать больше ничего.
Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил, что mademoiselle Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком. Генерал был в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не хотела, хоть он и юлил подле нее всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел, краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князек наконец вышли; генерал побежал за ними.
-- Madame, madame, -- медовым голосом шептал бабушке Де-Грие, протеснившись к самому ее уху. -- Madame, эдак ставка нейдет... нет, нет, не можно... -- коверкал он по-русски, -- нет!
-- А как же? Ну, научи! -- обратилась к нему бабушка.
Де-Грие вдруг быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился,