возражений видом, одним словом, вся фигура бабушки -- прямая, резкая, повелительная, -- довершали всеобщее к ней благоговение. При осмотре бабушка вдруг иногда приказывала останавливать кресла, указывала на какую-нибудь вещь в меблировке и обращалась с неожиданными вопросами к почтительно улыбавшемуся, но уже начинавшему трусить обер-кельнеру. Бабушка предлагала вопросы на французском языке, на котором говорила, впрочем, довольно плохо, так что я обыкновенно переводил. Ответы обер-кельнера большею частию ей не нравились и казались неудовлетворительными. Да и она-то спрашивала всё как будто не об деле, а бог знает о чем. Вдруг, например, остановилась пред картиною -- довольно слабой копией с какого-то известного оригинала с мифологическим сюжетом.

1 Госпожа генеральша, княгиня Тарасевичева (франц.).

-- Чей портрет?
Обер-кельнер объявил, что, вероятно, какой-нибудь графини.
-- Как же ты не знаешь? Здесь живешь, а не знаешь. Почему он здесь? Зачем глаза косые?
На все эти вопросы обер-кельнер удовлетворительно отвечать не мог и даже потерялся.
-- Вот болван-то! -- отозвалась бабушка по-русски. Ее понесли далее. Та же история повторилась с одной саксонской статуэткой, которую бабушка долго рассматривала и потом велела вынесть, неизвестно за что.
Наконец пристала к обер-кельнеру: что стоили ковры в спальне и где их ткут? Обер-кельнер обещал справиться.
-- Вот ослы-то! -- ворчала бабушка и обратила всё свое внимание на кровать.
-- Эдакий пышный балдахин! Разверните его. s Постель развернули.
-- Еще, еще, всё разверните. Снимите подушки, наволочки, подымите перину.
Всё перевернули. Бабушка осмотрела внимательно.
-- Хорошо, что у них клопов нет. Всё белье долой! Постлать мое белье и мои подушки. Однако всё это слишком пышно, куда мне, старухе, такую квартиру: одной скучно. Алексей Иванович, ты бывай ко мне чаще, когда детей перестанешь учить.
-- Я со вчерашнего дня не служу более у генерала, -- ответил я, -- и живу в отеле совершенно сам по себе.
-- Это почему так?
-- На днях приехал сюда один знатный немецкий барон с баронессой, супругой, из Берлина. Я вчера, на гулянье, заговорил с ним по-немецки, не придерживаясь берлинского произношения.
-- Ну, так что же?
-- Он счел это дерзостью и пожаловался генералу, а генерал вчера же уволил меня в отставку.
-- Да что ж ты обругал, что ли, его, барона-то? (Хоть бы и обругал, так ничего!)
-- О нет. Напротив, барон на меня палку поднял.
-- И ты, слюняй, позволил так обращаться с своим учителем, -- обратилась она вдруг к генералу, -- да еще его с места прогнал! Колпаки вы, -- все колпаки, как я вижу.
-- Не беспокойтесь, тетушка, -- отвечал генерал с некоторым высокомерно-фамильярным оттенком, -- я сам умею вести мои дела. К тому же Алексей Иванович не совсем вам верно передал.
-- А ты так и снес? -- обратилась она ко мне.
-- Я хотел было на дуэль вызвать барона, -- отвечал я как можно скромнее и спокойнее, -- да генерал воспротивился.
-- Это зачем ты воспротивился? -- опять обратилась бабушка к генералу. (А ты, батюшка, ступай, придешь, когда позовут, -- обратилась она тоже и к обер-кельнеру, -- нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) -- Тот откланялся и вышел, конечно, не поняв комплимента бабушки.
-- Помилуйте, тетушка, разве дуэли возможны? -- отвечал с усмешкой генерал.
-- А почему невозможны? Мужчины все петухи; вот бы и дрались. Колпаки вы все, как я вижу, не умеете