то, что искренно вас люблю...
-- Довольно, -- сказал я, вставая, -- теперь мне ясно, как день, что и мисс Полине всё известно о mademoiselle Blanche, но что она не может расстаться со своим французом, а потому и решается гулять с mademoiselle Blanche. Поверьте, что никакие другие влияния не заставили бы ее гулять с mademoiselle Blanche и умолять меня в записке не трогать барона. Тут именно должно быть это влияние, пред которым всё склоняется! И, однако, ведь она же меня и напустила на барона! Черт возьми, тут ничего не разберешь!
-- Вы забываете, во-первых, что эта mademoiselle de Cominges -- невеста генерала, а во-вторых, что у мисс Полины, падчерицы генерала, есть маленький брат и маленькая сестра, родные дети генерала, уж совершенно брошенные этим сумасшедшим человеком, а кажется, и ограбленные.
-- Да, да! это так! уйти от детей -- значит уж совершенно их бросить, остаться -- значит защитить их интересы, а может быть, и спасти клочки имения. Да, да, всё это правда! Но все-таки, все-таки! О, я понимаю, почему все они так теперь интересуются бабуленькой!
-- О ком? -- спросил мистер Астлей.
-- О той старой ведьме в Москве, которая не умирает и о которой ждут телеграммы, что она умрет.
-- Ну да, конечно, весь интерес в ней соединился. Всё дело в наследстве! Объявится наследство, и генерал женится; мисс Полина будет тоже развязана, а Де-Грие...
-- Ну, а Де-Грие?
-- А Де-Грие будут заплачены деньги; он того только здесь и ждет.
-- Только! вы думаете, только этого и ждет?
-- Более я ничего не знаю, -- упорно замолчал мистер Астлей.
-- А я знаю, я знаю! -- повторил я в ярости, -- он тоже ждет наследства, потому что Полина получит приданое, а получив деньги, тотчас кинется ему на шею. Все женщины таковы! И самые гордые из них -- самыми-то пошлыми рабами и выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего! Вот мое мнение о ней! Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись:. это -- что-то предназначенное, приговоренное, проклятое! Она способна на все ужасы жизни и страсти... она... она... но кто это зовет меня? -- воскликнул я вдруг. -- Кто кричит? Я слышал, закричали по-русски: "Алексей Иванович!" Женский голос, слышите, слышите!
В это время мы подходили к нашему отелю. Мы давно уже, почти не замечая того, оставили кафе.
-- Я слышал женские крики, но не знаю, кого зовут; это по-русски; теперь я вижу, откуда крики, -- указывал мистер Астлей, -- это кричит та женщина, которая сидит в большом кресле и которую внесли сейчас на крыльцо столько лакеев. Сзади несут чемоданы, значит, только что приехал поезд.
-- Но почему она зовет меня? Она опять кричит; смотрите, она нам машет.
-- Я вижу, что она машет, -- сказал мистер Астлей.
-- Алексей Иванович! Алексей Иванович! Ах, господи, что это за олух! -- раздавались отчаянные крики с крыльца отеля.
Мы почти побежали к подъезду. Я вступил на площадку и... руки мои опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.


Глава IX

На верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала -- бабушка! Да, это была она сама, грозная и богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна Тарасевичева, помещица и московская барыня,