который так долго не выходил и на котором мы проставили почти двести фридрихсдоров, выскочил, как нарочно, тогда, когда бабушка только что его обругала и бросила, то ахнула и на всю залу сплеснула руками. Кругом даже засмеялись.
-- Батюшки! Он тут-то проклятый и выскочил! -- вопила бабушка, -- ведь эдакой, эдакой окаянный! Это ты! Это всё ты! -- свирепо накинулась на меня, толкаясь. -- Это ты меня отговорил.
-- Бабушка, я вам дело говорил, как могу отвечать я за все шансы?
-- Я-те дам шансы! -- шептала она грозно, -- пошел вон от меня.
-- Прощайте, бабушка, -- повернулся я уходить.
-- Алексей Иванович, Алексей Иванович, останься! Куда ты? Ну, чего, чего? Ишь рассердился! Дурак! Ну побудь, побудь еще, ну, не сердись, я сама дура! Ну скажи, ну что теперь делать!
-- Я, бабушка, не возьмусь вам подсказывать, потому что вы меня же будете обвинять. Играйте сами; приказывайте, я ставить буду.
-- Ну, ну! ну ставь еще четыре тысячи гульденов на красную! Вот бумажник, бери. -- Она вынула из кармана и подала мне бумажник. -- Ну, бери скорей, тут двадцать тысяч рублей чистыми деньгами.
-- Бабушка, -- прошептал я, -- такие куши...
-- Жива не хочу быть -- отыграюсь. Ставь! -- Поставили и проиграли. , -- Ставь, ставь, все восемь ставь!
-- Нельзя, бабушка, самый большой куш четыре!..
-- Ну ставь четыре!
На этот раз выиграли. Бабушка ободрилась.
-- Видишь, видишь! -- затолкала она меня, -- ставь опять четыре!
Поставили -- проиграли; потом еще и еще проиграли.
-- Бабушка, все двенадцать тысяч ушли, -- доложил я.
-- Вижу, что все ушли, -- проговорила она в каком-то спокойствии бешенства, если так можно выразиться, -- вижу, батюшка, вижу, -- бормотала она, смотря пред собою неподвижно и как будто раздумывая, -- эх! жива не хочу быть, ставь еще четыре тысячи гульденов!
-- Да денег нет, бабушка; тут в бумажнике наши пятипроцентные и еще какие-то переводы есть, а денег нет.
-- А в кошельке?
-- Мелочь осталась, бабушка.
-- Есть здесь меняльные лавки? Мне сказали, что все наши бумаги разменять можно, -- решительно спросила бабушка.
-- О, сколько угодно! Но что вы потеряете за промен, так... сам жид ужаснется!
-- Вздор! Отыграюсь! Вези. Позвать этих болванов! Я откатил кресла, явились носильщики, и мы покатили из воксала.
-- Скорей, скорей, скорей! -- командовала бабушка. -- Показывай дорогу, Алексей Иванович, да поближе возьми... а далеко?
-- Два шага, бабушка.
Но на повороте из сквера в аллею встретилась нам вся наша компания: генерал, Де-Грие и mademoiselle Blanche с маменькой. Полины Александровны с ними не было, мистера Астлея тоже.
-- Ну, ну, ну! не останавливаться! -- кричала бабушка, -- ну, чего вам такое? Некогда с вами тут! Я шел сзади; Де-Грие подскочил ко мне.
-- Всё давешнее проиграла и двенадцать тысяч гульденов своих просадила. Едем пятипроцентные менять, -- шепнул я ему наскоро.
Де-Грие топнул ногою и бросился сообщить генералу. Мы продолжали катить бабушку.
-- Остановите, остановите! -- зашептал мне генерал в исступлении.
-- А вот попробуйте-ка ее остановить, -- шепнул я ему.
-- Тетушка! -- приблизился генерал, -- тетушка... мы сейчас... мы сейчас... -- голос у него дрожал и падал, -- нанимаем лошадей и едем за город... Восхитительнейший вид... пуант... мы шли вас приглашать.
-- И, ну тебя и с пуантом! -- раздражительно отмахнулась от него бабушка.
-- Там деревня... там будем чай пить... -- продолжал генерал уже с полным