ухо одного из «генералов добродетели». И при чем тут Вл. Соловьев? Такой скуке не воспротивился бы разве камергер Деларю, но ведь он не сопротивлялся даже, когда ему «истыкали все телеса». Итак, книжка m-me Е. И., глубокопочтенная и исполненная восхищений, кажется мне очень скучной и совсем ненужной. Тоже, должно быть, очень скучно и в Неплюевском братстве. Впрочем, так показалось не мне одному, а также и г-ну Абрамову (автору книжки «В культурном скиту»), который пять лет учился в Неплюевской школе. Он говорит о «нравственном удушье» и о деспотизме самого Н. Н. Неплюева. Книжка г-на Абрамова сильно отзывает «Русским богатством» (где она и печаталась первоначально, как явствует из предисловия), однако она, кажется, вернее «попадает в точку», чем все излияния m-me Е. И.

Даже либеральные воззвания к «самодеятельности» и «самокритике» и наивные упреки г. Неплюеву в том, что у него на столе лежит генеалогия его древнего рода, — гораздо живее, чем консервативно-дамские восторги «Просветов и настроений».



К.Д. Бальмонт. Будем как солнце. Только любовь

К.Д. Бальмонт. Будем как солнце.

Книга символов. Книгоиздательство «Скорпион»

К.Д. Бальмонт. Только любовь

Семицветник. Книгоиздательство «Гриф»


Эпиграфами к этим книгам служат слова Анаксагора: «Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце», и Достоевского: «Я всему молюсь». То и другое — лозунги поэта. И когда истинному поэту — поэту прежде всего, без всякой чужой «окраски», но в пестрых и радужных одеждах искусства, — предъявляют посторонние «запросы», — чувствуешь себя неловко и неопрятно. Что ответить? Сам поэт отвечает за себя:

Мы унижаемся и спорим
С своею собственной душой.
Я на год надышался морем,
И на год я для всех чужой.

Своих я бросил в чуждых странах,
Ушел туда, где шум волны,
Тонул в серебряных туманах,
И видел царственные сны.

Поняв подвижность легкой пены,
Я создаю дрожащий стих,
И так люблю свои измены,
Как неизменность всех своих.

Может быть, это не всем подходит, но надо помнить, что «нет Бальмонта кроме Бальмонта».

Мы говорим на разных языках, Я — свет весны, а ты — усталый холод, Я — златоцвет, который вечно молод, А ты — песок на мертвых берегах.

В этих строках можно угадать сущность поэзии Бальмонта. Если мы попытаемся определить ее точно, то потеряемся в определениях, исключающих друг друга. Следя стих за стихом, решительно не знаешь: есть ли область, в которую нет сил проникнуть поэту. Поэтому можно, не нарушая цельности, на любой странице цитировать Бальмонта: он весь — многострунная лира. Обратить мир в песню таких изысканно-нежных и вместе — пестрых тонов, как у Бальмонта, — значит полюбить явления, помимо их идей. В своих книгам Бальмонт замкнут в себе. И в них — ключ к сердцу его поэзии — сердцу прежде всего, как источнику любви:

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву.
И зову мечтателей… Вас я не зову!


* * *

Все равно мне, человек плох или хорош,
Все равно мне, говорит правду или ложь.
Если в небе свет погас, значит — поздний час,
Значит — в первый мы с тобой и в последний раз.
Если в небе света нет, значит — умер свет,
Значит — ночь бежит, бежит, заметая след.

Очень характерно, что Бальмонт может показаться на первый взгляд холодным. Часто это служит признаком не общепринятого, тепловатого отношения к окружающему. «Уравновешенные» люди делят любовь и вдохновение. Большего доказательства