идеальной чистоты» некие монстры неизвестного пола и возраста.

Впрочем, они, быть может, не вылезают, а проваливаются сквозь землю, отчаявшись понять «идеально чистого юношу» интенсивно туманного Врубеля и свирепо поэтические комментарии А.А.Карелина. Весьма вероятно, что эти монстры — суть только тени и грёзы юноши, допустимо, что они — просто статуи, и не менее верно будет предположить, что это — символы. У одного из них нос в форме куба, у другой ухо в виде шляпки гвоздя — они имеют на глазах бельма, и их физиономии говорят, что они вели жизнь дурную… За ними видны деревья — вполне деревянные деревья; есть на картине и город, или развалины города, или взволнованная река, — как вам будет угодно.

Всё это изображено угловато, без грации, с бравурным размахом, хлёсткими ударами кисти, претендующей на оригинальность и желающей импонировать во что бы то ни стало. Она импонирует. Издали картина действительно навевает какое-то странное мечтательное настроение, ослабляющее ум и зрение, как дым корней того наркотического растения, которое с такой страстью курят в Закаспийской области. Но избави вас боже подойти к ней близко — ваше впечатление гибнет вместе с её красотой. Пред вами хаос творчества и только. Хаос, далеко не красивый и не производящий никакого впечатления, — чем больше вы смотрите на эту вещь, тем более пред вами обнажается намеренная грубость её техники. Увы — «новое искусство», которым можно наслаждаться на расстоянии версты!

Будь господин Врубель русский, о его искусстве можно бы сказать то же, что сказано про Русь, перефразировав немного:

Искусство это не понять,
Умом его — нельзя измерить,
И смысла в нём нельзя искать,
Когда Карелину поверить. [20 - перефразировка стихотворения Ф.И.Тютчева:«Умом России не понять,Аршином общим не измерить,У ней особенная стать —В Россию можно только верить»— Ред.]

Отказываясь от искания идеи и смысла в новом искусстве, поищем его в комментарии к новому искусству.

Как нужно понимать начало статейки господина Карелина «Новая картина М.А.Врубеля», гласящее так:



«Замолкли звуки первого акта «Миньоны»[21 - опера французского композитора Амбруаза Тома — Ред.], стих гром рукоплесканий, и плавно спустилась сверху картина, закрыв собою сцену, на которой была не жизнь, а искусство, ей подражающее, заслонив виденное и слышанное самим живым чувством, воплощением идеи литературного или исторического сюжета?»


Я понимаю это так: на сцене было искусство, изображавшее жизнь, а потом сверху спустилось искусство, ничего общего с жизнью не имеющее. Но при чём тут и к чему относится «воплощение идеи литературного или исторического сюжета» — это для меня «темна вода во облацех».

Засим следует такой образец литературного языка:



«К чему же мне и видевшим её («глаза имеющим») название этой картины? Пусть у неё не будет даже имени: она столько скажет чуткому чувству, что заслонит собою любые фабулы, быть может, больших идей.»


Я не понимаю «любых фабул, быть может, больших идей», я могу ещё помириться с «чутким чувством», но «фабулы идей» — выше моего понимания. Я также не в состоянии понять и такого заявления господина А.А. Карелина:



«Я слышал на днях в думе мнение одного высокопросвещённого лица, занимающего крупное административное положение. Он говорил, что если бы М.А. Врубель обладал техникою К.Г. Маковского при умении передавать так чувство, как он — Врубель — умеет это делать, — то трудно было бы желать лучшего. Мнение — авторитетное,