замыкающих.


Но не может же так длиться вечно! Надо что-то придумать. И — придумываю. Все это — только сон. Я сплю. Потому что такой жары — до седьмого пота, такого раскаленного света, словом, такого ужаса просто не может быть. И поскольку любому, даже самому долгому сновидению срок — три минуты, не более, значит, я не успела устать. Даже во сне.


Стоило лишь убедиться — усталости как не бывало.


И — голос отца:


— Вот мы и пришли.


Громадная, если не бесконечная, Гиpсабгьссереи: склады гипсовых слепков с мраморных подлинников. Статуи, статуи, статуи.


— Вы у меня молодцы, шли — не ныли, — говорит отец, вытирая лоб, — в награду дарю каждой по слепку, пока мы тут побеседуем с господином директором. Будьте умницами, мы недолго.


Итак, мы с Асей одни в зачарованной стране, одни — странно-черноногие среди всех этих застывших, бело- и голо-ногих. Начинаем поиски, от статуи к статуе, от торса к торсу, от головы к голове. По правде сказать, я не очень люблю скульптуру. Вот если бы отец предложил мне вместо двух слепков на выбор две книги, я бы тотчас назвала с десяток самых вожделенных. Но — делать нечего. Постараемся хотя бы напасть на что-нибудь не слишком статуйное.


Расходимся в разные стороны, чтобы, упаси господи, не выбрать одно и то же. Время от времени, как в лесу за грибами:


— Ау-у! Нашла?


— Нет еще, а ты?


— И я нет.


— Ты меня видишь?


— Вижу!


— Ты где?


— Здесь!


Игра в прятки среди статуй. Наконец вопль Аси:


— Есть! Кажется, мальчик!


Полная ревнивого любопытства, я бы помчалась на ее голос, но не очень-то тут помчишься. Пробираюсь, даже протискиваюсь.


Действительно, мальчик. Наш сверстник, даже, пожалуй, моложе — и с нашей челкой на лбу. Не статуя, не торс — голова.


— Нравится?


— Для тебя — да, для себя — нет.


Не успеваю скрыться в дебрях человеческих окаменелостей, как снова — зов.


— Еще нашла! Опять мальчик! Подхожу, и, вглядевшись:


— Никакой это не мальчик.


— Мальчик!


— Говорю тебе — не мальчик.


— Ну, знаешь, ты с ума сошла, если считаешь это — девочкой!


— А я и не говорю, что девочка. Скорее — ангел.


— А крылья?


— Значит — греческий ангел. Или римский. Во всяком случае — не человеческий мальчик.


— Человеческий — не человеческий, зато у меня их два, а у тебя — ничего.


И правда — ничего. Потому, что хочу чего-то очень своего, не выбранного, а полюбленного с первого взгляда, предначертанного. Что не менее трудно, чем найти жениха.


Ах, если бы здесь была голова Бонапарта! Я давно бы схватила ее, притиснула бы к груди — но он родился куда позже Греции и Рима! Ну а Цезаря мне не нужно; Марка Аврелия тоже.


Остается продолжать поиски среди женщин.


И — вот она! Вот — отброшенная к плечу голова, скрученные мукой брови, не рот, а — крик. Живое лицо меж всех этих бездушных красот!


Кто она? — Не знаю. Знаю одно — моя! И так как столь же моего мне больше не найти, и так как мне ничего (никого!), кроме нее, не нужно — не раздумывая присоединяю к ней некую благонравную и туповатую девицу с чем-то вроде шарфика на волосах — первую попавшуюся!


Найдя — прогуливаемся.


— Конфетку хочешь?


— Давай!


В моих, уже слипшихся, пальцах капелькой крови — кислый русский леденец, носящий французское — времен их эмиграции? — название «монпансье». Переглядываемся и — одним и тем же молниеносным движением вталкиваем: Ася — зеленую, я — красную конфету в разверстые пасти: Льва —