потом — Иванов-Разумник. Сидели долго. Метнер звонил туда мне. А. Белый не очень понравился М. И. Терещенке (опять, как и о Метнере, отмечает «юркость»), но говорит — умный. Потом мы с М. И. Терещенко поехали к А. М. Ремизову, сидели там, потом он отвез меня до себя, а от него меня довез его шофер. У Любы уже была Веригина. Они пошли на свое собрание к маме. Все было хорошо, но кончилось припадком мамы (Люба что-то запела). Раскаивается.


25 января

Телефон от Зонова — «Кармозина» идет в марте. Утром телефон — волнующийся голос. Курсистка Валентина (?) Ивановна (?) Левина — до меня дело, больна, чтобы я пришел. Прихожу днем, неожиданно для нее, 6-й этаж (Архиерейская, у Каменноостровского), грязь, вонь, мрак… красивая прозрачная еврейка (дворник сказал имя) — дед, польское восстание, ящик рукописей, не знала — куда, польское общество закрыто, печатать, часть переведена (с польского)… Не знаю, при чем я и что все это значит.

Вечером должен был читать Терещенкам «Розу и Крест», но они разболелись. Пил чай у мамы, которая давно простужена. Тихо. Топушка — шалун, уносит туфли и калоши. Минуло полгода.

Люба вечером в кинематографе, покрикивает у рояля, сидит в ванночке.


29 января

Дни для меня значительные. 26-го сидели с Терещенками в «Сирине». У Любы вечером была Муся, которую и я застал. 27-го — тяжкая оттепель, весь день тяжко — и маме. Вечером читал «Розу и Крест» у Терещенок (им троим). Бог знает чего мне наговорили. Понравилось очень, видно, что по-настоящему. Все вместе вышли и поехали.

Вчера записал тетю и себя в союз драматических писателей и делал всякие денежные дела.

Сегодня — рожденье Франца, но у него весь день «военная игра».

Стригу до поздней ночи стихи, подготовляю новое издание. Стрижешь, а мысли идут. Прервал какой-то господин Миронов (муж О. М., сестры К. М. Садовской?) — устраивает вечер памяти В. Ф. Коммиссаржевской. Я отказался и резко выбранил всех участников.

Заходил к Поликсене Сергеевне Соловьевой — по поводу вечера, где мы с ней будем читать стихи Вл. Соловьева, а какие-то актеры — ломать «Белую лилию» (Наталья Ивановна Манасеина просила меня от В. П. Тарковской). Вечером — в «миниатюре» на Английском проспекте, а Люба — у Веригиной. Телефон с мамой и М. И. Терещенкой.

С милой ссорились (из-за актерства и Мейерхольда) со вчерашнего вечера. В вечеру помирились. Она в постельке, потягивается. Опять уедет скоро, может быть, на той неделе.

Непоправимость всего, острая жалость ко всем. К Разумнику в синей визиточке — косой, трудится. К Мейерхольду — травят. И Терещенки, и Ремизовы, и мы…

Мама была вечером в кинематографе с Франции.


31 января

Вчера — днем у мамы (с тетей). Вечером у А. М. Ремизова, читал «Розу и Крест» (Терещенки, Серафима Павловна, Зонов). По тому, как относятся, что выражается на лицах, как замечания касаются только мелочей, вижу, что я написал наконец настоящее. Все остальное — тяжело, трудно, нервно. Что будет с пьесой дальше, — не знаю.

Замечания: М. И. Терещенко: короткий монолог Бертрана (4-я сцена 4-го действия) «дописать» — обновить. «Встать на плечи» — «чуть-чуть противно», но «так он и должен». Всё — «из одного куска». В горле щекочет. Брань актеров, Андреева, Сологуба и мн. др. (изнервлен, сегодня уехал в Cannes по каким-то делам).

Елизавете Ивановне нравится, молчит, видно по лицу.

Пелагея Ивановна — за Гаэтана. Алискан — «лицеист».

А. М. Ремизов — «чисто» (без рассуждений). «Голова идет кругом» (а не «кругом»). Гаэтан — «летучий»,