России случай: не только «Речь», но и «Новое время», и «Россия», и «Правительственный вестник», и «Русское знамя» — не обходятся без евреев).

«Жизнь русского духа».

Язык газеты. Ее читатели. Ее внутренняя противоречивость и известная патриархальная косность, благополучие.

Меня приглашает Руманов по своей инициативе.

Это пока — все существенное, что мне нужно иметь в виду.

Облик Руманова. Его разговор с Коковцовым (и Витте). Завтра буду у Руманова — перед встречей Нового года у мамы.

Вечером гулял и занимался картинками.


31 декабря

Сильный мороз. Эти дни мы встаем рано, — месяц еще не погаснет, а под ним розовое небо, — Люба на съезд, и я кстати.

Кончается журнал и газетка Ефрона (?). (Очевидно, Проппер пересилил.) Дополнения о «Русском слове» (по словам Руманова). «Русское слово» полагает, что Россия — национальное и ГОСУДАРСТВЕННОЕ целое, которое можно держать другими средствами, кроме нововременских и правительственных. Есть нота мира и кротости, которая способна иногда застывать в благополучной обывательщине. Тревожится — сам И. Д. Сытин.

Руманов относится отрицательно к социалистам всех оттенков («неразборчивость средств», «жестокость», «нереальный нарост»).

Иметь в виду многое не записанное здесь (и во всем дневнике), что не выговаривается — пока.

О Л. Семенове, о гневе, на него находящем (был здесь весной).

О Маше Добролюбовой. Главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, — ход русской революции мог бы быть иной.

Семья Добролюбовых. Брат — морской офицер, франт, черносотенец. Мать — недурная, добрая (в противоположность мнению А. В. Гиппиуса).

Рерих в «Русском слове» заведует отделом искусства. Искусство для «Русского слова» — только небольшой угол.

Мережковских провести в «Русское слово» было трудно, теперь Мережковский и Философов — «свои люди» там. Гиппиус провести будет трудно.

Алое солнце садится в морозный туман. Я иду в ванну.

Люба воротилась со съезда только в 6 часов, я уже начал беспокоиться. Растрепа, совершенно грязные ручонки, заставляю ее ответить на поздравление М. П. Ивановой, она переписывает с ее же карточки — криво.

Сейчас иду к Руманову, а от него — к маме, встречать Новый год.

Маленькая Люба пристает из своей комнаты насчет кушанья — какое готовить (у меня десны всё немного болят).

Дай бог встретить Новый год и прожить — заметно. Дай бог.

Нет, лучше не кончить записи никак, я суеверно боюсь вписывать недостаточно важные (по настроению, которое сейчас) в эту тетрадь.



Дневник 1912 года

2 января

Господи благослови.

Когда люди долго пребывают в одиночество, например имеют дело только с тем, что недоступно пониманию «толпы» (в кавычках — и не одни, а десяток), как «декаденты» 90-х годов, тогда — потом, выходя в жизнь, они (бывают растеряны), оказываются беспомощными, и часто (многие из них) падают ниже самой «толпы». Так было со многими из нас. Для того чтобы не упасть низко (что, может быть, было и невозможно, ибо никаких личных человеческих сил не хватило бы для борьбы с бурей русской жизни следующих лет), или — хоть иметь надежду подняться, оправиться, отдохнуть и идти к людям, разумея под ними уже не только «толпу» (а это очень возможно для иных, — но не для всех), — для этого надо было иметь большие нравственные силы, т. е. известную «культурную избранность», ибо нравственные фонды наследственны. В наши дни все еще длится — и еще не закончен — этот нравственный отбор; вот почему, между прочим, так сильно