Уют городского мрака. Страшная девочка на улице. Ал. Н. Чеботаревская прислала стихи Ал. Сидорова. С 11 часов вечера — у Ар. Вл. Тырковой — редакционное заседание «Русской молвы», которая начнет выходить с. Присутствуют А. В. Тыркова, англичанин, проф. Адрианов, мы с Ремизовым и приглашенные нами — А. П. Иванов, Вл. Н. Княжнин, Вл. А. Пяст, Н. П. Ге и Б. А. Садовской. Я читаю свою докладную записку об отношении искусства к газете и превращаюсь в какого-то лидера. Следующее собрание — через неделю. Мою статью хотят сделать определяющей отношение газеты к искусству. А. П. Иванов, занятый Рерихом и службой, просит пока только иметь его в виду. Вл. Княжнин предлагает публицистические статьи (например, в связи с докладом Кондурушкина об Илиодоре), матерьялы по истории русской литературы, библиографические статьи, стихи и рассказы. Вл. Пяст, деля себя надвое и говоря, что не умеет связать две полосы своих интересов и стремлений, предлагает говорить и на «заказанную» тему и «sub specie aeternitatis»,[63 - «С точки зрения вечности» (лат.)] в духе моей «декларации». Н. П. Ге предлагает себя в помощники А. П. Иванову по вопросам искусства, библиографию, статьи по философским вопросам. Б. А. Садовской будет иметь специальный разговор с А. В. Тырковой, говорил мало. В следующий раз все мы должны уже представить матерьял.


25 ноября

Приглашение читать в Ярославль… я откажусь.

Совещание с А. М. Ремизовым, который хвалит мое вчерашнее выступление. Весь день провел у Мережковских. В пышной и неуютной новой квартире, все они милые, одинокие, печальные, холостые.

Вечером собирался к маме, но не пошел, увидав идущего туда Ад. Ф. Кублицкого. Маленькая в постельке. Корректура двух книжек и альманаха для детей от Сытина.


26 ноября

Утром зашла мама, мы опять перебили друг друга — было тяжело. — У Любы была ее сестра. Около 3-х приехал М. И. Терещенко, мы с ним поехали в «Сирин», где были его сестры и А. М. Ремизов, подаривший мне родословие Романовых и альбом оттисков деревянных досок — редкости из Костромы.

Разговоры были о Штейнере и А. Белом, о «шарлатанстве», которого боится Михаил Иванович, а в «Сирине» — о «Бродячей собаке» (я горячо убеждал не ходить и не поощрять), о том, как в России не умеют веселиться. Старшая сестра не любит Достоевского, а младшая — все молчит, и у нее — хорошее лицо. А. М. Ремизов чувствовал себя очень гадко, по-видимому, он устал. — По дороге туда и назад мы с Михаилом Ивановичем обговорили все-таки много беспокоивших меня сирийских дел — об А. Белом, Пясте, Городецком и обо мне.

А. В. Тыркова звонила и предлагала, чтобы мы и Алексей Михайлович стояли за Садовским и отвечали за него и учили его. Я согласился. Алексей Михайлович начинает тяготиться газетой, может быть — от усталости.

Вечером я пошел в мой цирк, потом тихо пили чай с маленькой, которая занималась разысканиями в книжках стихов — для чтения на вечере.


27 ноября

Лао-тзы: «Слабость велика, сила ничтожна. Когда человек родится, он слаб и гибок; когда он умирает, он крепок и черств. Когда дерево произрастает, оно гибко и нежно, и когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила — спутники смерти. Гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому, что отвердело, то не победит» (эпиграф к «Скомороху Памфалону» Лескова). Желтокровие.

Утром — мечты и планы, чем может стать «Сирин», как он может перевернуть все книжное дело в России, как надо заинтересовать Терещенку. Переговоры с А. В. Тырковой (она дала Садовскому жалованье —