переменить разговор:

- Я там видел нынче на кладбище нечто очень странное: пустую, но уж совсем готовую могилу - загодя приказал вырыть себе один из братии и даже с крестом в возглавии: на кресте уже написано, кто здесь погребен, когда он родился, написано даже "скончался" - только оставлено пустое место для даты будущей кончины. Везде чистота, порядок, дорожки, цветы - и вдруг эта ждущая могила.

- Ну, вот, видишь.

- Что ж тут видеть?

- Ты нарочно не хочешь меня понимать. Но Бог с тобой. Верно сказано у Тургенева...

{368} Я перебивал:

- Ты, кажется, читаешь теперь только затем, чтобы находить что-нибудь насчет себя и меня. Впрочем, все женщины так читают.

- Ну, что ж, пусть я женщина, зато я не так эгоистична ...

Брат ласково вмешивался:

- Да будет вам, господа!

{369}

XXVI

В конце лета положение мое в управе еще более устроилось: прежде я только "состоял" при ней, теперь был зачислен в штат и получил новую должность, как нельзя более мне подходящую: стал "хранителем" управской библиотеки - накопившихся в подвалах управы разных земских изданий. Должность эта, выдуманная для меня Сулимой, предписывала мне: разбор и приведение в порядок этих изданий, водворение их в помещение, на сей предмет особо предоставленное, - в длинную сводчатую комнату в полуподвальном этаже, - и оборудованное потребным количеством полок и шкафов, а затем надзор за ними и выдачу по управе во временное пользование тех из них, кои окажутся нужными для того или иного отделения в тот ил иной момент. Я разобрал, водворил - и приступил к надзору и ожиданию выдач. Но так как выдавать ничего не приходилось, - кое-что требовалось для отделений только осенью, перед земским собранием, - то остался мне один надзор, просто сидение в этой полуподвальной комнате, полюбившейся мне необыкновенно крепостной толщью своих стен и свода, своей глубокой тишиною, - ни единый звук не достигал в нее ни откуда, - и своим небольшим, высоко от пола отстоящим окном, в которое сверху светило солнце и видны были основания всяких диких кустов и трав, росших на пустыре за управой.[ldn-knigi2] Жизнь моя стала с тех пор еще свободней: я по целым дням сидел в этом склепе в полном одиночестве, писал, читал, а когда хотел, мог хоть неделю не заглядывать сюда, {370} запирать низкую дубовую дверь на замок и уходить, уезжать, куда вздумается.

Я зачем-то съездил в Николаев, часто ходил на один пригородный хутор, где поселились ради праведной жизни два брата толстовца, одно время каждый воскресный вечер проводил в большом хохлацком селе за первой от города станцией, возвращаясь домой с поздним ночным поездом... Зачем ездил, ходил? Она чувствовала то тайное, что, помимо всего прочего, было целью моего бродяжничества. Мой рассказ о фельдшерице в Шишаках поразил ее гораздо больше, чем я думал. С тех пор в ней стала развиваться ревность, которую она старалась и не всегда могла скрывать. Так, недели через две после этого рассказа о Шишаках, она, в полную противоположность своему доброму, благородному, еще девичьему характеру, вдруг поступила как самая обыкновенная "хозяйка дома" - нашла какой-то предлог и имела резкую твердость рассчитать казачку, служившую нам:

- Я хорошо знаю, - неприятно сказала она мне, что тебя это огорчило: еще бы, так отлично "постукивает" башмаками по комнатам эта, как ты говоришь, "кобылка", такие у нее точеные щиколотки, такие раскосые сверкающие глаза! Но ты забываешь, как эта кобылка дерзка, своенравна и что моему терпению все-таки есть мера