тёплым благовонием смол, — только больше дымились развалины мельницы, да в глубине леса кто-то стучал топором, и воздух, принимая удары, гулко ухал. Над водою мелькали голубые стрекозы, плескалась рыба, однозвучно разливался серебряный звон ручья.

Сидя на бугре в душной тени сосен, Вера сумрачно и неспокойно ожидала солдат; песок, нагретый солнцем, излучал теплоту, девушке было жарко, но сойти вниз на плотину не хотелось и не хотелось смотреть туда.

Она плохо спала ночь, целый день думала о солдатах и теперь ощущала нехорошую усталость мозга, тревожную неуверенность в своей силе. Напрягая непослушную мысль, она старалась сложить в уме простую речь солдатам, подбирала сильные, образные слова, но их строй всё время разрывали, вторгаясь в него, посторонние задаче думы и, раздражая, еще более обессиливали.

«Я покажусь им глупой и ничтожной», — хмуря брови, думала она. Невольно всё её тело вздрогнуло при мысли о возможности грубого насилия над нею.

«Может быть, они не придут?» — спросила она себя и тотчас же упрекнула за малодушие. Но это не помогло ей — она чувствовала, что тёмная мысль готова превратиться в уверенность и раздавить её душу.

— Скорее бы! — тоскливо воскликнула она, боясь, что уйдёт, не дождавшись солдат.

Вызывая на помощь остатки самолюбия, ещё не совсем убитого страхом, она хотела убедить себя:

«Если я боюсь — значит, не верю…»

И неожиданно для себя закончила свою мысль:

«Тогда, конечно, лучше уйти…»

И встала, уступая силе инстинкта, с которым разум уже не мог бороться.

На плотине появилось двое солдат. Вера поняла, что это вчерашние, они шли быстро, а увидав светлое пятно её платья на жёлтом фоне песка, пошли ещё быстрее.

Вере показалось, что лицо Авдеева победно усмехается, это укололо её.

«Не посмели пригласить других… А если придут ещё — я скажу им, — вот я одна перед вами, меня защищает только правда, которую вы должны знать…»

— Здравствуйте, барышня! — невесело поздоровался Шамов, его товарищ молча приложил руку к фуражке и не взглянул на Веру.

— А ещё — придут? — спросила она громче, чем было нужно.

— Придут! — повторил Шамов, вздыхая.

Все трое помолчали, не глядя друг на друга, потом Шамов неровно и беспокойно сказал:

— Пятеро придут, только, видите ли, барышня…

— Оставь, Григорий, — сухо посоветовал Авдеев.

— Нет, я желаю сказать честно! Видите ли, барышня, народ — дикий, то есть солдаты, например… Некоторые даже совсем злой народ! И к тому же голодные мужчины, значит…

— Она это без тебя понимает, — заметил Авдеев и отвернулся в сторону, кашляя.

Вера понимала, но сегодня костлявый солдат раздражал её ещё более, чем вчера, он будил острое желание спорить с ним и победить его, сознание опасности исчезло, сгорая во враждебном чувстве к этому человеку.

— К тому же начальство внушает нам, чтобы хватать, — тихо говорил Шамов.

Вере хотелось сказать: «Я — не боюсь!»

Но она удержала неверные слова, и это внушило ей доверие к себе, на миг приятно взволновало.

— Когда я скажу вам всё, что надо, вы можете отвести меня к начальству, — сказала она тихо, но внятно.

— Ах, господи! — воскликнул Шамов. — Я не про то…

Вере показалось, что Авдеев искоса взглянул на неё и в его холодных глазах сверкнуло что-то новое.

А Шамов, суетясь, тревожно говорил:

— Только бы, значит, всё обошлось тихо. Я сяду позади вас, барышня, за спину к вам, значит, на всякий случай…

— Какой случай? — строго спросила Вера.

— Ерунду говоришь, Григорий, — заметил ему