огня, который и есть любовь и воля, — мне и тяжело и скучно от никчемного «легкого веселья», и я не могу простить подробностей, которые простил бы может быть, если бы меня хоть немного «обожгли» тем огнем, в котором всё и без которого ничто не мило. Молодые и пожилые люди претенциозно кривляются: глуповатая хорошенькая мордочка Ильяшенки; инженерша Валентина Петровна послушно валяется по полу. Нотманские ноги мелькают в течение всего вечера, так что тошно от повторяемости мельканий. Бедная угреватая Адда Корвин печально кривляется. Какая-то больная старуха сидит на столе на корточках. Изобретательности настоящей нет, воображение бедное и больное. Жакомино — гений рядом с ними. Один его жест стоит всей студии. Неталантливые люди и некрасивая фантазия. О, если бы люди умели сузиться, поняли, что честное актерское ремесло есть большой чин, а претензии на пересаживанье каких-то графов Гоцци на наш бедный, задумчивый, умный север, РУССКИЙ, — есть только бесчинство. Все это больно, потому что Мейерхольд — славный, и несчастный калека Соловьев — тоже.

В «Зеленом кольце» Мейерхольда вовсе не было, а были Гиппиус, Савина, Домашева и некоторые другие. Актеры сыграли пьесу в четверть ее роста. Пьеса неумелая, с массой недостатков, и все-таки — какого она роста, какой зрелости, даже в руках актеров!

После об этом. Господь с тобой. Милая.

А.



373. М. П. Мурашову. 9 марта 1915. Петроград

Дорогой Михаил Павлович!

Направляю к вам талантливого крестьянского поэта-самородка. Вам, как крестьянскому писателю, он будет ближе, и вы лучше, чем кто-либо, поймете его.

Ваш А. Блок.

P. S. Я отобрал 6 стихотворений и направил с ними к Сергею Митрофановичу. Посмотрите и сделайте все, что возможно.



374. Н. С. Ашукину. 6 апреля 1915. Петроград

Многоуважаемый Николай Сергеевич.

Очень прошу Вас и Константина Федоровича не делить стихи Григорьева на два тома. Я никогда не боялся толстой книги, скорее люблю такие. Деление будет не только «техническое», оно отразится на существе дела. Разумеется, я не могу этого доказать, но у меня такое чувство, что это будет прекрасная, тяжелая (и внешне пусть тяжелая) книга. Это ведь — вся жизнь его (хоть и не «полное» собрание стихов). Одна книга будет внушительна а две, по-моему, расхолодят; я сказал бы даже, что это может опять повлиять на судьбу его, и после смерти он может остаться тем же неудачником. Григорьев — поэт, по-моему, неделим, как Тютчев (хоть и совсем другой), как Боратынский (разве можно привыкнуть к академическому Боратынскому?). Тютчев Маркса — 44 листа (правда, большой формат). Я ничего не имею против таких книг, как, например, «Опавшие листья» Розанова (почти 34 листа французского формата). Есть и французские книги такие. По-моему, это приятно держать в руках. Уж лучше со временем, когда понадобится второе издание, напечатайте в большем формате. А пока, очень прошу, оставьте один том, уверяю Вас, будет убедительная книга.

Получили ли Вы мою открытку? — Мне необходима рукопись для исправления готовых листов, буде там есть опечатки.

Посылаю Вам пока готовые страницы рукописи: 403–426 и 452–476; это: 1) та часть примечаний, в которой страницы уже размечены; надо обратить внимание на то, чтобы курсивом печатали только подчеркнутое (строки приведены иногда целиком, а слова в них изменены не все); это касается вариантов;

2) приложения, следующие за примечаниями;

3) азбучный указатель, который прошу Вас набрать и прислать мне (с рукописью) в гранках или в верстке (как