каторжная! — вздыхал Замараев, вспоминая Полуянова. — И дернуло тогда попа… Лучше бы, кажется, своими деньгами тогда откупиться.

Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно, на кого попадешь. Вот то ли дело Ермилычу: сам большой, сам маленький, и никого знать не хочет.

Первый, кто встретил писаря и Ермилыча в поповском доме, был Вахрушка.

— Ты, крупа, по какой-такой причине объявился здесь? — сердито спросил его писарь, все еще имевший на старика «зуб».

— А уж так, Флегонт Васильич, — довольно смело ответил Вахрушка, вытягиваясь по-солдатски. — Куды добрые люди, туды и мы.

— Видно, в Прорыве насчет водки плохо? — подсмеивался Ермилыч.

— Какая там водка! И в заведении этого составу нет. В том роде, как монастырское положенье.

— Колдунами живете, — ругался писарь. — Только добрых людей морочите.

— Плохая наша ворожба, Флегонт Васильич. Михей-то Зотыч того, разнемогся, в лежку лежит. Того гляди, скапутится. А у меня та причина, что ежели он помрет, так жалованье мое все пропадет. Денег-то я еще и не видывал от него, а уж второй год живу.

— Так тебе и надо, старому черту! Зачем службу настоящую бросил? Вот теперь и поглядывай, как лиса в кувшин.

— Уж как господь пошлет, а я только об одном молюсь, как бы я с него лишнего не взял… да. Вот теперь попадье пришел помогать столы ставить.

Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.

А в поповском доме с раннего утра шло настоящее столпотворение. Сколько было нужно всего заготовить, чтобы накормить и напоить такую ораву помочан! Рябая и толстая попадья Луковна (сокращенное от Лукинична) сбилась с ног, несмотря на помощь писарихи Анны Харитоновны. Она обливалась потом и бегала на погреб, чтобы перевести дух и хлебнуть холодненького домашнего пивца. Попадья была строга и держала мужа в ежовых рукавицах, а тут распинайся для всех, как каторжная. Кроме писарихи, ей помогала еще одна, совсем новая женщина в Суслоне, не имевшая официального положения: это была Арина Матвеевна, сожительница Емельяна. Она недавно приехала и проживала в Суслоне, не смея показать носу на мельницу. Высокая и красивая, она всем понравилась, и попадья принимала ее, как будущую жену Емельяна.

— Вот помрет старик, тогда Емельян и примет закон, — говорила попадья с уверенностью опытного в таких делах человека. — Что делать, нашей сестре приходится вот как терпеть… И в законе терпеть и без закона.

Арина Матвеевна каждый раз так хорошо смущалась от таких разговоров, и попадья ее жалела. Хорошо уж очень застыдится бабочка. Сейчас Арина Матвеевна старалась услужить попадье, чтобы хоть этим отплатить ей за доброту.

Появление Вахрушки обрадовало попадью больше всего.

— Все-таки мужчинка, хоть и старо место, — откровенно объяснила она. — Бабы-то умаялись без тебя, Вахрушка… Скудельный сосуд.

— Уж постараемся, попадья, — заявил Вахрушка. — Старый конь борозды не портит.

— А ты бы по первоначалу хлебнул пивца холодненького, Вахрушка. Кощей-то