Луковников задержал партию на всякий случай, выжидая цену. Наступил июнь, а цены не поднимались. Тогда Луковников послал в Рыбинск своего доверенного и запродал всю партию чуть не за свою цену. Но не прошло двух недель, как цена сразу поднялась на два рубля с мешка, — другими словами, подожди он две недели, и это дало бы шестьдесят тысяч чистого барыша. Одним словом, шла самая отчаянная игра, и крупные мельники резались не на живот, а на смерть. Две-три неудачных операции разоряли в лоск, и миллионные состояния лопались, как мыльные пузыри. А тут еще помогал банк, закрывая кредит пошатнувшимся фирмам и увеличивая ссуды тем, которые и без этой помощи шли в гору.

Естественным результатом такого обострившегося порядка вещей было то, что по Ключевой началось оплошное разорение средней величины мельников, как старик Колобов. Это были жертвы даже не конкуренции, а биржевой игры на хлеб. У них был отнят и зерновой рынок, и кредит, и заперт семью печатями оптовый сбыт. Кое-кто еще держался, торгуя по мелочам, но в общем дело было конченное. Вопрос теперь заключался в том, что будет с полсотней крупчаточных мельниц, построенных на Ключевой. Первую мельницу-крупчатку поставил старик Колобов, и он же показал выход, когда застраховал две новых мельницы и сжег их. Это точно послужило сигналом. Мельничные пожары начали из года в год повторяться с математическою точностью, так что знатоки дела вперед предсказывали, чьи теперь мельницы должны были гореть. И обреченные мельницы в указанный срок загорались.

Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов о внутреннем разрушении.

— Ну, как вы тут поживаете, Емельян Михеич? — спрашивал гость.

— А ничего… Помаленьку.

— Чего тут помаленьку! — вступился не утерпевший Симон. — Совсем конец приходит, Тарас Семеныч… Тятенька-то забрал все деньги за сгоревшие мельницы и ушел с ними в скиты, а мы вот тут и выворачивайся, как знаешь.

— Слышал, слышал, — уклончиво ответил Луковников. — Что же, надо терпеть, пока молоды. Под старость будет зато легче.

— А я уйду, как сделал Галактион… Вот и весь разговор. Наймусь куда-нибудь в приказчики, Тарас Семеныч, а то буду арендовать самую простую раструсочную мельницу, как у нашего Ермилыча. У него всегда работа… Свое зерно мужички привезут, смелют, а ты только получай денежки. Барыши невелики, а зато и убытков нет. Самое верное дело…

— Правильно, Симон Михеич. Это точно… да. Вот и нашим вальцовым мельницам туго приходится… А Ермилыча я знаю. Ничего, оборотистый мужичонко и не любит, где плохо лежит. Только все равно он добром не кончит.

— Все мы плохо кончим… На людях и смерть красна.

Луковникову нравился этот молодой задор Симона. Вот так же Устенька любит спорить… Да, малому трудненько было жить на разоренной мельнице ни у чего. И жаль, и помочь нечем.

— И Галактиону не сладко приходится, — сказал Луковников, чтобы утешить чем-нибудь Симона. — Даже и совсем не сладко.

— Все-таки Галактион у своего дела, Тарас Семеныч. Сам большой, сам маленький… А мы с Емельяном, как говорится, ни к шубе рукав.

— А тятеньку-то забыл? Он теперь за всех в скитах своих вот как молится… Не ропщи, молодец.

Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу