вдвоем.

Когда она пройдет воздушной
Походкой — ты не говоришь;
Когда она рукой послушной
Тебя коснется — ты горишь;

Когда она слегка танцуя
И ножкой по полу скользя
Младую грудь для поцелуя
Тебе подставит, — то нельзя

Не вскрикнуть громко и любезно,
С младой груди пылинку сдуть,
И знать, что молодую грудь
Устами трогать бесполезно.

21 января 1935



Физик, сломавший ногу

Маша моделями вселенной,
выходит физик из ворот.
И вдруг упал, сломав коленный
сустав. К нему бежит народ.
Маша уставами движенья,
к нему подходит постовой.
Твердя таблицу умноженья,
студент подходит молодой.
Девица с сумочкой подходит,
старушка с палочкой спешит.
а физик все лежит, не ходит,
не ходит физик и лежит.

23 января 1935



Н.М. Олейникову

Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,
О чем задумался? Иль вновь порочишь мир?
Гомер тебе пошляк, и Гёте — глупый грешник,
Тобой осмеян Дант, — лишь Бунин твой кумир.

Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,
Порой печалит слух иль вовсе не смешит,
Он даже злит порой, и мало в нем искусства,
И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.

Постой! Вернись назад! Куда холодной думой
Летишь, забыв закон видений встречных толп?
Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?
Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?

23 января 1935


(Следующие строфы были вычеркнуты Хармсом.)

Вот сборище друзей, оставленных судьбою:
Противно каждому другого слушать речь;
Не прыгнуть больше вверх, не стать самим собою,
Насмешкой колкою не скинуть скуки с плеч.

Давно оставлен спор, ненужная беседа
Сама заглохла вдруг, и молча каждый взор
Презреньем полн, копьём летит в соседа,
Сбивая слово с уст. И молкнет разговор.



Неизвестной Наташе

Скрепив очки простой веревкой, седой старик читает книгу.
Горит свеча, и мглистый воздух в страницах ветром шелестит.
Старик, вздыхая гладит волос и хлеба черствую ковригу,
Грызет зубов былых остатком и громко челюстью хрустит.

Уже заря снимает звезды и фонари на Невском тушит,
Уже кондукторша в трамвае бранится с пьяным в пятый раз,
Уже проснулся невский кашель и старика за горло душит,
А я стихи пишу Наташе и не смыкаю светлых глаз.

23 января 1935



На посещение писательского дома 24 января 1935 года

Когда оставленный судьбою
Я в двери к вам стучу друзья
Мой взор темнеет сам собою
И в сердце стук унять нельзя
Быть может радости движенья
Я вам собой не принесу
В груди, быть может, униженья
Насмешек ваших не снесу
Быть может приговор готовый
Моих друзей гремел не раз
Что я в беде моей суровой
Быть может не достоин вас нелеп
Толпу забот и хлад судеб
…

24 января 1935



«Однажды утром воробей…»

Однажды утром воробей
ударил клювом в лук-пырей.
И крикнул громко лук-пырей:
«Будь проклят птица-воробей!»
Навеки проклят воробей,
от раны чахнет лук-пырей.
И к ночи в мёртвый лук-пырей
свалился мёртвый воробей.

24 января 1934-35



Антон и Мария

Стучался в дверь Антон Бобров.
За дверью, в стену взор направив,
Мария в шапочке сидела.
В руке блестел кавказский нож,
часы показывали полдень.
Мечты безумные оставив,
Мария дни свои считала
и в сердце чувствовала дрожь.
Смущен стоял Антон Бобров,
не получив на стук ответа.
Мешал за дверь взглянуть тайком
в замочной скважине платок.
Часы