от упреков, от вечного страха быть высеченными и от созерцания порки, которую задают Андрюшке и Гаврюшке за всякий пустяк. Антон Павлович рассказывал потом, как анекдот из своей детской жизни, что, будучи учеником первого класса, он "подружил" с одним /47/ из товарищей, таким же учеником, как и он сам, - и первый вопрос, заданный другу, был такой:

- Тебя часто секут дома?

- Меня никогда не секут, - последовал ответ.

Антон Павлович удивился и не поверил. Подрастая и присматриваясь к царящей кругом фальши, он однажды задал Андрюшке вопрос:

- Зачем ты обвешиваешь и обмериваешь покупателей?

Андрюшка широко раскрыл глаза.

- А как же иначе? - ответил он. - Если не обвешивать, так папаше никакой пользы от лавки не будет...

В голове гимназиста возник целый ряд вопросов и сомнений, и он пошел с ними к матери.

- Боже сохрани обманывать и обвешивать! - ответила Евгения Яковлевна. Если папаша узнает об этом, то страшно рассердится... Торговать нужно честно... Так и скажи Андрюшке и Гаврюшке.

Будущий писатель возвращался в лавку успокоенный и убежденный в том, что отец его - безусловно честный человек и что Андрюшка и Гаврюшка плутуют от себя. Оно так и было: Павел Егорович не допустил бы обвешивания. Но Антошу поражало противоречие вроде того, что в лавку возвращается возмущенная покупательница, только пять минут тому назад купившая полфунта колбасы, и с гневом заявляет Павлу Егоровичу, что она, придя домой, взвесила покупку и что полного веса в ней нет. Покупательница была права. Антоша сам видел, как Андрюшка, отрезав колбасу и положив на весы, подтолкнул незаметно пальцем чашку с гирями. Но, к его удивлению, Павел Егорович, вместо того чтобы извиниться и удовлетворить обманутую покупательницу, очень своеобразно вступился за честь своей лавки.

- У нас, сударыня, товар вешается верно, - ответил он. - Это у вас, а не у нас ошибка вышла. Это у вас весы не верны. А может, вы дома отрезали кусочек и скушали?..

Женщина возражает; возражения принимают острый характер и переходят в крупный разговор. И все это из-за такого ничтожного ломтика, который не стоит и четвертой доли копейки. Но в этом случае Павел Егорович твердо отстаивает свой принцип. /48/

- Тут грошик убытка да там полушка - смотришь, и набежит целый гривенничек убытка. А гривенники на улице не валяются... Копеечка рубль бережет...

Сам по себе Павел Егорович был безусловно честен, всю жизнь свою был уверен, что торговал честно, и умер с этим убеждением.

Совесть его до конца дней была совершенно спокойна. К тому же и религиозные убеждения отрицали какое бы то ни было заведомое плутовство. Но при взгляде со стороны дело освещалось несколько иначе: выходило, что совесть и религия - сами по себе, а торговое дело - само по себе, и одно другому не мешает.

Антоша да и вся детвора Павла Егоровича отлично помнила своего рода праздник, несколько оживлявший однообразную и скучную лавочную жизнь. Это был любопытный праздник самых неожиданных находок. В какой-нибудь знойный июньский или июльский день, когда от томящей жары прячется в тень все живое и сам Павел Егорович дремлет, сидя за конторкой, на пороге лавки показывается длинный, сухой и весь покрытый потом еврей Хайм. На плече у него полный мешок. У Хайма такой страдальческий вид, как будто бы в мешке не менее десяти пудов и он обязан за чьи-то грехи таскать эту тяжесть по городу в такую адскую жару. Сваливая мешок на пол, он произносит тоном умирающего человека:

- Уф! Ужарился... Только для вас и принес ув