что Миша заснул, я садилась к столу и писала Антону Павловичу письмо.

Я писала и плакала. Плакала так, что потом ложилась изнеможенная, разбитая. /238/

Писем этих я никогда не отсылала, да и в то время, как писала, знала, что не пошлю.

Знала, что и от него не получу больше никогда ничего{238}. Мой брелок (если он догадался, что он от меня), возможно, раздосадовал его. Разве не мог он принять этот подарочек как неуместную шутку? Когда, возвращаясь от Лейкиных, я передала ему тему своего будущего рассказа и старалась внушить ему, как интересно быть любимым неизвестным*, он решительно ответил:

______________

* Тогда Куприн еще не написал "Гранатовый браслет" (Прим. Л.А.Авиловой.)

- Не интересно, матушка!

Не вспомнился ли ему этот разговор? Не представилось ли ему, что я так неискусно решила заинтриговать его?

"И пусть будет так! - думала я. - Пусть будет так!"

IX

Опять была масленица. Я сидела вечером в кабинете Миши и читала. Брат, приехавший из Москвы, играл в гостиной на рояли, муж за письменным столом что-то писал. Вдруг крышка рояля хлопнула, и брат Алеша быстро вошел к нам.

- Не могу я больше в этой адской скучище мучиться! - крикнул он. Неужели я за этим приехал в Петербург? Едемте куда-нибудь!

Миша посмотрел на часы.

- Куда теперь ночью ехать? Ты с ума сошел.

- Двенадцати еще нет. Какая же ночь? Ну, двигайтесь!

Он схватил меня за руку и стал тащить.

- Но куда ехать? - слабо протестовала я.

Алеша взял газету.

- Маскарад сегодня в театре Суворина. Прекрасно!

- А костюмы? Или домино?

- Пустяки! Найдем. Только живее!

Он стащил меня с кресла и бегом проводил в опальную.

- Одевайся! и я...

Миша наотрез отказался ехать. /239/

Когда мы одевались в передней, он кричал нам:

- Сумасшедшие! Шлендры!

- Молчи, департаментская крыса! - отвечал Алеша.

Мы взяли извозчика и поехали на Владимирскую. Там был маленький костюмерный магазин, но, увы! Он был уже заперт.

- Ничего не значит, - сказал Алеша и стал стучать в дверь.

- Перестань! - кричала я ему с извозчика. - Что ты делаешь! Ну, скандал: городовой идет.

- И прекрасно! - нисколько не смутился брат.

Когда городовой подошел, Алеша тихо сказал ему что-то и, мне показалось, пожал ему руку, и тогда тот сейчас же постучал сам, и, несмотря на то, что стучал он гораздо тише, дверь немедленно отворилась, и на пороге показалась хозяйка в нижней юбке и ночной кофте. Городовой сказал ей несколько слов, откозырял Алеше и даже помог мне выйти из саней.

Мы выбирали костюмы при свете одной свечи. Но и выбрать было не из чего: все было разобрано. Мне удалось только найти черное домино. По моему росту оно было немного коротко, но пришлось удовольствоваться и этим.

Через несколько минут мы подъезжали к театру.

- Ты не бросай меня одну, - просила я брата, - мне будет жутко.

Зал театра показался мне каким-то кошмаром. Он был битком набит, двигаться можно было только в одном направлении, вместе с толпой. Я нащупала в своей сумке пару орехов (остались после игры в лото с детьми) и сунула их в рот, чтобы не забыться и не заговорить своим голосом, если встречу знакомых.

- Не подавись! - предупредил брат и вдруг чуть не вскрикнул: - Смотри направо...

Направо стоял Чехов и, прищурившись, смотрел куда-то поверх голов вдаль.

- Теперь, конечно, я свободен? - сказал Алеша и сейчас же исчез.

Я подошла к Антону Павловичу{239}.

- Как я рада тебя видеть! - сказала я.

- Ты не знаешь меня, маска, - ответил он и