Черновики романа

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ВОЛАНДА

- Гм, - сказал секретарь. - Вы хотели в Ершалаиме царствовать? - спросил Пилат по-римски. - Что вы, челов... Игемон, я вовсе нигде не хотел царствовать! воскликнул арестованный по-римски. Слова он знал плохо. - Не путать, арестант, - сказал Пилат по-гречески, - это протокол Синедриона Ясно написано - самозванец. Вот и показания добрых людей свидетелей. Иешуа шмыгнул высыхающим носом и вдруг такое проговорил по-гречески, заикаясь: - Д-добрые свидетели, о игемон, в университете не учились. Неграмотные, и все до ужаса перепутали, что я говорил. Я прямо ужасаюсь. И думаю, что тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной. Вновь настало молчание. - За тобой записывать? - тяжелым голосом спросил Пилат. - А ходит он с записной книжкой и пишет, - заговорил Иешуа, - этот симпатичный... Каждое слово заносит в книжку... А я однажды заглянул и прямо ужаснулся... Ничего подобного прямо. Я ему говорю, сожги, пожалуйста, ты эту книжку, а он вырвал ее и убежал. - Кто? - спросил Пилат. - Левий Матвей, - пояснил арестант, - он был сборщиком податей, а я его встретил на дороге и разговорился с ним... Он послушал, послушал, деньги бросил на дорогу и говорит: ну, я пойду с тобой... - Сборщик податей бросил деньги на дорогу? - спросил Пилат, поднимаясь с кресла, и опять сел. - Подарил, - пояснил Иешуа, проходил старичок, сыр нес, а Левий говорит ему: "На, подбирай!" Шея у секретаря стала такой длины, как гусиная. Все молчали. - Левий симпатичный? - спросил Пилат, исподлобья глядя на арестованного. - Чрезвычайно, - ответил тот, - только с самого утра смотрит в рот: как только я слово произнесу - он запишет. Видимо, таинственная книжка была больным местом арестованного. - Кто? Что? - спросил Пилат. - За тобой? Зачем запишет? - А вот тоже записано, - сказал арестант и указал на протоколы. - Вон как, - сказал Пилат секретарю, - это как находите? Постой, - добавил он и обратился к арестанту: - А скажи-ка мне: кто еще симпатичный? Марк симпатичный? - Очень, - убежденно сказал арестованный. - Только он нервный... - Марк нервный? - спросил Пилат, страдальчески озираясь. - При Идиставизо его как ударил германец, и у него повредилась голова... Пилат вздрогнул. - Ты где же встречал Марка раньше? - А я его нигде не встречал. Пилат немного изменился в лице. - Стой, - сказал он. - Несимпатичные люди есть на свете? - Нету, - сказал убежденно арестованный, - буквально ни одного... - Ты греческие книги читал? - глухо спросил Пилат. - Только мне не понравились, - ответил Иешуа. Пилат встал, повернулся к секретарю и задал вопрос: - Что говорил ты про царство на базаре? - Я говорил про царство истины, игемон... - О, Каиафа, - тяжко шепнул Пилат, а вслух спросил по-гречески: - Что есть истина? - И по-римски: - Quid est veritas? - Истина, - заговорил арестант, - прежде всего в том, что у тебя болит голова и ты чрезвычайно страдаешь, не можешь думать. - Такую истину и я смогу сообщить, - отозвался Пилат серьезно и хмуро. - Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть, - добавил Иешуа. Лицо Пилата вдруг выразило ужас, и он не мог его скрыть. Он встал с широко открытыми глазами и оглянулся беспокойно. Потом задавил в себе желание что-то вскрикнуть, проглотил слюну и сел. В зале не только не шептались, но даже не шевелились. - А ты, игемон, - продолжал арестант, - знаешь ли, слишком много сидишь во дворце, от этого у тебя мигрени. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза будет только к вечеру, так я тебе