просветлела от радости.
— И это в тот самый день, когда у них объявляют о помолвке! Поди, считайся с ней после этого!
— Как ты думаешь, о чем она завтра говорить собирается? — спросил Ганя.
— Это всё равно, главное, видеться пожелала после шести месяцев в первый раз. Слушай же меня, Ганя: что бы там ни было, как бы ни обернулось, знай, что это важно! Слишком это важно! Не фанфаронь опять, не дай опять промаха, но и не струсь, смотри! Могла ли она не раскусить, зачем я полгода таскалась туда? И представь: ни слова мне не сказала сегодня, виду не подала. Я ведь и зашла-то к ним контрабандой, старуха не знала, что я сижу, а то, пожалуй, и прогнала бы. На риск для тебя ходила, во что бы ни стало узнать…
Опять крик и шум послышались сверху; несколько человек сходили с лестницы.
— Ни за что теперь этого не допускать! — вскричала Варя впопыхах и испуганная: — чтоб и тени скандала не было! Ступай, прощения проси!
Но отец семейства был уже на улице. Коля тащил за ним сак. Нина Александровна стояла на крыльце и плакала; она хотела-было бежать за ним, но Птицын удержал ее.
— Вы только еще более поджигаете его этим, — говорил он ей, — некуда ему идти, чрез полчаса его опять приведут, я с Колей уже говорил; дайте подурачиться.
— Что куражитесь-то, куда пойдете-то! — закричал Ганя из окна: — и идти-то вам некуда!
— Воротитесь, папаша! — крикнула Варя. — Соседи слышат. Генерал остановился, обернулся, простер свою руку и воскликнул:
— Проклятие мое дому сему!
— И непременно на театральный тон! — пробормотал Ганя, со стуком запирая окно.
Соседи действительно слушали. Варя побежала из комнаты.
Когда Варя вышла, Ганя взял со стола записку, поцеловал ее, прищелкнул языком и сделал антраша.

III.

Суматоха с генералом во всякое другое время кончилась бы ничем. И прежде бывали с ним случаи внезапной блажни, в этом же роде, хотя и довольно редко, потому что, вообще говоря, это был человек очень смирный и с наклонностями почти добрыми. Он сто раз, может быть, вступал в борьбу с овладевшим им в последние годы беспорядком. Он вдруг вспоминал, что он “отец семейства”, мирился с женой, плакал искренно. Он до обожания уважал Нину Александровну за то, что она так много и молча прощала ему, и любила его даже в его шутовском и унизительном виде. Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком “порывчатый”, хотя и в своем роде; он обыкновенно