сказал Василий Андреич.
- Да, вишь, не догнали, должно, далеко сбились. А може, и они сбились, - сказал Никита.
- Куда же ехать-то? - сказал Василий Андреич.
- А пустить лошадь надо, - сказал Никита. - Он приведеть. Давай вожжи.
Василий Андреич отдал вожжи тем более охотно, что руки его в теплых перчатках начинали зябнуть.
Никита взял вожжи и только держал их, стараясь не шевелить ими, радуясь за ум своего любимца. Действительно, умная лошадь, повертывая то в одну, то в другую сторону то одно, то другое ухо, стала поворачивать.
- Только не говорить, - приговаривал Никита. - Вишь, что делаеть! Иди, иди знай! Так, так.
Ветер стал дуть взад, стало теплее.
- И умен же, - продолжал радоваться на лошадь Никита. - Киргизенок тот силен, а глуп. А этот, гляди, что ушами делаеть. Никакого телеграфа не надо, за версту чуеть.
И не прошло еще получаса, как впереди действительно зачернело что-то: лес ли, деревня, и с правой стороны показались опять вешки. Очевидно, они опять выехали на дорогу.
- А ведь это опять Гришкино, - вдруг проговорил Никита.
Действительно, теперь слева у них была та самая рига, с которой несло снег, и дальше та же веревка с замерзшим бельем, рубахами и портками, которые все так же отчаянно трепались от ветра.
Опять они въехали в улицу, опять стало тихо, тепло, весело, опять стала видна навозная дорога, опять послышались голоса, песни, опять залаяла собака. Уже настолько смерклось, что в некоторых окнах засветились огни.
Посередине улицы Василий Андреич повернул лошадь к большому, в две кирпичные связи, дому и остановил ее у крыльца.
Никита подошел к занесенному освещенному окну, в свете которого блестели перепархивающие снежинки, и постучал кнутовищем.
- Кто там? - откликнулся голос на призыв Никиты.
- С Крестов, Брехуновы, милый человек, - отвечал Никита. - Выдь-ка на час!
От окна отошли, и через минуты две - слышно было - отлипла дверь в сенях, потом стукнула щеколда в наружной двери, и, придерживая дверь от ветра, высунулся высокий старый с белой бородой мужик в накинутом полушубке сверх белой праздничной рубахи и за ним малый в красной рубахе и кожаных сапогах.
- Ты, что ли, Андреич? - сказал старик.
- Да вот заплутали, брат, - сказал Василий Андреич, - хотели в Горячкино, да вот к вам попали. Отъехали, опять заплутали.
- Вишь, как сбились, - сказал старик. - Петрушка, поди отвори ворота! обратился он к малому в красной рубахе.
- Это можно, - отвечал малый веселым голосом и побежал в сени.
- Да мы, брат, не ночевать, - сказал Василий Андреич.
- Куда ехать - ночное время, ночуй!
- И рад бы ночевать, да ехать надо. Дела, брат, нельзя.
- Ну, погрейся по крайности, прямо к самовару, - сказал старик.
- Погреться - это можно, - сказал Василий Андреич, - темнее не будет, а месяц взойдет - посветлеет. Зайдем, что ль, погреемся, Микит?
- Ну, что ж, и погреться можно, - сказал Никита, сильно перезябший и очень желавший отогреть в тепле свои зазябшие члены.
Василий Андреич пошел со стариком в избу, а Никита въехал в отворенные Петрушкой ворота и, по указанию его, вдвинул лошадь под навес сарая. Сарай был поднавоженный, и высокая дуга зацепила за перемет. Уж усевшиеся на перемете куры с петухом что-то недовольно заквахтали и поцапались лапками по перемету. Встревоженные овцы, топая копытами по мерзлому навозу, шарахнулись в сторону. Собака, отчаянно взвизгивая, с испугом и злостью по-щенячьи заливалась-лаяла на чужого.
Никита поговорил со всеми:
- Да, вишь, не догнали, должно, далеко сбились. А може, и они сбились, - сказал Никита.
- Куда же ехать-то? - сказал Василий Андреич.
- А пустить лошадь надо, - сказал Никита. - Он приведеть. Давай вожжи.
Василий Андреич отдал вожжи тем более охотно, что руки его в теплых перчатках начинали зябнуть.
Никита взял вожжи и только держал их, стараясь не шевелить ими, радуясь за ум своего любимца. Действительно, умная лошадь, повертывая то в одну, то в другую сторону то одно, то другое ухо, стала поворачивать.
- Только не говорить, - приговаривал Никита. - Вишь, что делаеть! Иди, иди знай! Так, так.
Ветер стал дуть взад, стало теплее.
- И умен же, - продолжал радоваться на лошадь Никита. - Киргизенок тот силен, а глуп. А этот, гляди, что ушами делаеть. Никакого телеграфа не надо, за версту чуеть.
И не прошло еще получаса, как впереди действительно зачернело что-то: лес ли, деревня, и с правой стороны показались опять вешки. Очевидно, они опять выехали на дорогу.
- А ведь это опять Гришкино, - вдруг проговорил Никита.
Действительно, теперь слева у них была та самая рига, с которой несло снег, и дальше та же веревка с замерзшим бельем, рубахами и портками, которые все так же отчаянно трепались от ветра.
Опять они въехали в улицу, опять стало тихо, тепло, весело, опять стала видна навозная дорога, опять послышались голоса, песни, опять залаяла собака. Уже настолько смерклось, что в некоторых окнах засветились огни.
Посередине улицы Василий Андреич повернул лошадь к большому, в две кирпичные связи, дому и остановил ее у крыльца.
Никита подошел к занесенному освещенному окну, в свете которого блестели перепархивающие снежинки, и постучал кнутовищем.
- Кто там? - откликнулся голос на призыв Никиты.
- С Крестов, Брехуновы, милый человек, - отвечал Никита. - Выдь-ка на час!
От окна отошли, и через минуты две - слышно было - отлипла дверь в сенях, потом стукнула щеколда в наружной двери, и, придерживая дверь от ветра, высунулся высокий старый с белой бородой мужик в накинутом полушубке сверх белой праздничной рубахи и за ним малый в красной рубахе и кожаных сапогах.
- Ты, что ли, Андреич? - сказал старик.
- Да вот заплутали, брат, - сказал Василий Андреич, - хотели в Горячкино, да вот к вам попали. Отъехали, опять заплутали.
- Вишь, как сбились, - сказал старик. - Петрушка, поди отвори ворота! обратился он к малому в красной рубахе.
- Это можно, - отвечал малый веселым голосом и побежал в сени.
- Да мы, брат, не ночевать, - сказал Василий Андреич.
- Куда ехать - ночное время, ночуй!
- И рад бы ночевать, да ехать надо. Дела, брат, нельзя.
- Ну, погрейся по крайности, прямо к самовару, - сказал старик.
- Погреться - это можно, - сказал Василий Андреич, - темнее не будет, а месяц взойдет - посветлеет. Зайдем, что ль, погреемся, Микит?
- Ну, что ж, и погреться можно, - сказал Никита, сильно перезябший и очень желавший отогреть в тепле свои зазябшие члены.
Василий Андреич пошел со стариком в избу, а Никита въехал в отворенные Петрушкой ворота и, по указанию его, вдвинул лошадь под навес сарая. Сарай был поднавоженный, и высокая дуга зацепила за перемет. Уж усевшиеся на перемете куры с петухом что-то недовольно заквахтали и поцапались лапками по перемету. Встревоженные овцы, топая копытами по мерзлому навозу, шарахнулись в сторону. Собака, отчаянно взвизгивая, с испугом и злостью по-щенячьи заливалась-лаяла на чужого.
Никита поговорил со всеми:
страница 9
Толстой Л.Н. Хозяин и работник