бывшим за столом, потом бабам, стоявшим около печки, и, проговоря: "С праздником", - стал раздеваться, не глядя на стол.

- Ну и заиндевел же ты, дядя, - сказал старший брат, глядя на запушенное снегом лицо, глаза и бороду Никиты.

Никита снял кафтан, еще отряхнул его, повесил к печи и подошел к столу. Ему тоже предложили водки. Была минута мучительной борьбы: он чуть не взял стаканчик и не опрокинул в рот душистую светлую влагу; но он взглянул на Василия Андреича, вспомнил зарок, вспомнил пропитые сапоги, вспомнил бондаря, вспомнил малого, которому он обещал к весне купить лошадь, вздохнул и отказался.

- Не пью, благодарим покорно, - сказал он, нахмурившись, и присел ко второму окну на лавку.

- Что же так? - сказал старший брат.

- Не пью, да и не пью, - сказал Никита, не поднимая глаз, косясь на свои жиденькие усы и бороду и оттаивая с них сосульки.

- Ему не годится, - сказал Василий Андреич, закусывая баранкой выпитый стаканчик.

- Ну, так чайку, - сказала ласковая старушка, - Я чай, иззяб, сердечный. Что вы, бабы, с самоваром копаетесь?

- Готов, - отвечала молодайка и, обмахнув занавеской уходивший прикрытый самовар, с трудом донесла его, подняла и стукнула на стол.

Между тем Василий Андреич рассказывал, как они сбились, как два раза возвращались в ту же деревню, как плутали, как встретили пьяных. Хозяева дивились, объясняли, где и почему они сбились и кто были пьяные, которых они встретили, и учили, как надо ехать.

- Тут до Молчановки малый ребенок доедет, только потрафить на повороте с большака, - куст тут видать. А вы не доехали! - говорил сосед.

- А то ночевали бы. Бабы постелют, - уговаривала старушка.

- Утречком поехали бы, разлюбезное дело, - подтверждал старик.

- Нельзя, брат, дела! - сказал Василий Андреич. - Час упустишь, годом не наверстаешь, - добавил он, вспоминая о роще и о купцах, которые могли перебить у него эту покупку. - Доедем ведь? - обратился он к Никите.

Никита долго не отвечал, все как будто озабоченный оттаиванием бороды и усов.

- Не сбиться бы опять, - сказал он мрачно.

Никита был мрачен потому, что ему страстно хотелось водки, и одно, что могло затушить это желание, был чай, а чая еще ему не предлагали.

- Да ведь только до поворота бы доехать, а там уж не собьемся; лесом до самого места, - сказал Василий Андреич.

- Дело ваше, Василий Андреич; ехать так ехать, - сказал Никита, принимая подаваемый ему стакан чаю.

- Напьемся чайку, да и марш.

Никита ничего не сказал, но только покачал головой и, осторожно вылив чай на блюдечко, стал греть о пар свои, с всегда напухшими от работы пальцами, руки. Потом, откусив крошечный кусочек сахару, он поклонился хозяевам и проговорил:

- Будьте здоровы, - и потянул в себя согревающую жидкость.

- Кабы проводил кто до поворота, - сказал Василий Андреич.

- Что же, это можно, - сказал старший сын. - Петруха запряжет, да и проводит до поворота.

- Так запрягай, брат. А уж я поблагодарю.

- И, чего ты, касатик! - сказала ласковая старушка. - Мы рады душой.

- Петруха, иди запряги кобылу, - сказал старший брат.

- Это можно, - сказал Петруха, улыбаясь, и тотчас же, сорвав с гвоздя шапку, побежал запрягать.

Пока закладывали лошадь, разговор перешел на то, на чем он остановился в то время, как Василий Андреич подъехал к окну. Старик жаловался соседу-старосте на третьего сына, не приславшего ему ничего к празднику, а жене приславшего французский платок.

- Отбивается народ молодой от рук, - говорил старик.

-