улице было шумно и оживлённо. Мчались рысаки, шли пешеходы, причём одни из них шли торопливо, а другие неторопливо, и эта разница, очевидно, зависела от того, что первые имели некоторые дела и заботы или не имели тёплых пальто, а вторые не имели никаких дел и забот и имели не только тёплые пальто, но даже и шубы.

К одному из людей, не имевших забот, но обладавших шубой с пышным воротником, прямо под ноги к одному из таких господ, шагавшему медленно и важно, подкатились два маленькие комка лохмотьев и, вертясь перед ним, тоскливо заныли в два голоса:

— Батюшка-барин… — тянул звонкий голос девочки.

— Ваше благородие, господин… — помогал ей хриплый голос мальчика.

— Подайте убогеньким деткам…

— Копеечку на хлебец! Для праздника!.. — закончили они оба вместе.

Это были мои герои — бедные дети, мальчик — Мишка Прыщ и девочка — Катька Рябая…

(Не желая шокировать благовоспитанную публику, предлагаю переименовать героев моих в Мишеля и Катрин).

Господин шёл, а они юрко сновали у его ног, то и дело перебегая ему дорогу, и Катька, задыхаясь в волнении ожидания, полушёпотом повторяла: «Под-дайте!..», тогда как Мишка старался как можно более мешать господину идти.

И вот господин, когда они порядочно надоели ему, распахнул шубу, достал портмоне и, поднося его к своему носу, стал сопеть. Затем он вынул монету и сунул её в одну из протянутых к нему маленьких и очень грязных рук.

Два комка лохмотьев мгновенно исчезли с дороги господина в шубе и сразу очутились в нише ворот, где, прижавшись друг к другу, некоторое время молча посматривали в ту и другую сторону улицы.

— Не видал, чёрт!.. — тоном злого торжества шепнул бедный мальчик Мишка.

— Он к извозчикам пошёл, за угол… — ответила его подруга. — Сколько дал барин-то?

— Гривенник! — равнодушно сказал Мишка.

— А сколько стало?

— Семь гривен с семишником!

— Ого, уж сколько!.. А скоро домой? Холодно…

— Поспеешь! — скептически сказал Мишка. — Ты мотри, не суйся так сразу, бутáшник-то увидит — заберёт и чёлку надерёт… Вот баржа плывёт! Вали!

Баржой оказалась дама в ротонде, из чего ясно видно, что Мишка был мальчик очень злой, невоспитанный и непочтительный к старшим.

— Родимая, ба-арыня… — пел он.

— Пода-айте Христа ради!.. — тянула Катька.

— Три копейки отвалила! Эво!.. Чёртова кукла!.. — выругался Мишка и снова юркнул в нишу у ворот.

А по улице всё метались лёгкие тучки снега, и холодный ветер становился острей. Телеграфные столбы глухо гудели, визгливо скрипел снег под полозьями саней, и где-то далеко по улице рассыпался свежий и звонкий женский смех…

— Тётка-то Анфиса и сегодня будет пьяная? — спросила Катька, плотнее прижимаясь к товарищу.

— А что же! Что ей не пить-то! Будет… — солидно ответил Мишка.

Сбрасывая с крыш снег, ветер стал тихонько насвистывать какую-то святочную ариетту, и где-то завизжал дверной блок. Потом раздался дребезг стеклянной двери, и звучный голос крикнул:

— Извозчик!

— Пойдём домой! — предложила Катька.

— Ну! заскулила!.. — огрызнулся на неё солидный Мишка. — Чего дома-то?

— Тепло… — кратко пояснила она.

— Тепло!.. — передразнил её товарищ. — А как соберутся все, да плясать заставят, — хорошо? А то накачают тебя водкой, — опять рвать станет… Тоже — домой!..

И он поёжился с видом человека, который знает цену себе и твёрдо уверен в справедливости своего взгляда на дело. Катька судорожно зевнула и присела на корточки в угол ворот.

— А ты молчи себе… холодно — потерпи… Ничего!.. Мы,