знаем. Уж не последние ли времена пришли? Нет, в наше время знали стыд, и девушки не смели буйствовать, ослушиваясь родительской воли. А ныне, куда идем — неизвестно. Уж, знать, последние времена наступают.

Ах, седые волосы, седые волосы!

Старуха. Что, княгиня, задорого отдашь серебряное зеркало? Дай посмотрю, может быть, облюбую и любую дам за него цену. Греческой работы. А из Фермакопеи?

Княгиня. Нет, жидовин из Бабилу привез.

Доброслава. А, из Бабилу! Сколько лет, столько морщин. И глаза уж не те, не так когда-то блестели. Ах, молодые девичьи годы! И почему так Солнце, закатываясь, знает, родимое, что взойдет зарей заутра! А постарев, снова ли станем молодыми? Нет, видно, не станем! Что-то не видно старых подруг! Ах, бывало, иные из них черноглазы и быстроноги!

Видно, пойти искать мне мою срамницу! А то нет?

Княгиня Гордята. Стыдись, матушка! Наши лета уже не те.

Доброслава. Хоть раз взглянуть на него, какой он из себя.

Княгиня Гордята. Нет, пошла бы к Спесивые Очи, да не на кого двор оставить.

Доброслава. А ты собак с цепи спусти. Да побей их хорошенько, чтоб злее были.

Что это, я сегодня нечесаная какая, точно поминки справляю по мужу.

Гордята. И мне, видно, приодеться (раскрывает сундук и вытаскивает платье, осыпанное каменьями).

Доброслава. Уж дай, матушка, и я оденусь. Некогда мне бежать к своему скарбу. (Одевается.) Что это, колокол? Знать, вече. Видно, правду сказывали детинушки, что молодцы разделятся и что одни пойдут войной на Девьего-бога, замыслили его убить, а другие встанут на защиту.

Гордята. Страсти какие! (Обе встают и одеваются.)

Доброслава. Что это, шум! Знать, недалеко проходят. И поют и поют… Ах ты, несчастье какое!

Накидывают платок и выбегают во двор на зеленый луг перед частоколом князя-Солнца. Впереди, взявшись за руки и полуповернувшись к Девьему-богу, идут девушки, рассеивая цветы, и поют.

Девушки.

Нам сказали, что ты человек,
А мы не верим, а мы не верим!
Нам сказали, что ты бог,
А мы не верим, а мы не верим!
Нам говорят, что ты не Лель,
А мы не верим, а мы не верим!

Смотрящая толпа. Впереди шествуют девушки, смотрите, смотрите — они в венках широких приречных трав, покрывающих зелеными лучами их локти, стан и темя. И каждая как солнце.

Они выходят вперед и пляшут, смотря то на землю, то на учителя. И поют: «Нам сказали, что ты не бог»; поет голубоокий сейчас, тогда черноглазый, запевала: «А мы не верим»; отвечает ему: «Слушайте, слушайте» — весь нежно пляшущий полк, ударяя в ладоши и доверяя радость в глазах…

Сзади, теснясь, из узкого, стесненного жестокими суровыми бревнам переулка — его безобразие уменьшено скатами крыш, скворешнями и старыми ветлами — выливается, подобно весеннему пруду, толпа и наполняет лужайку перед двором князя. Девий-бог идет улыбаясь — преклоняйтесь, преклоняйтесь — и держит в руках тростниковую свирель — кружитесь, кружитесь, — играя, когда они поют: «А мы не верим, а мы не верим!», и молчит, когда они поют: «Нам сказали, что ты не…»

Из ворот славного князя-Солнца выбежали — «куда, куда?» — две знатных боярыни. Мелькают кокошники, венки зеленых полевых трав, красные лица, яркие глаза, радость нежной и молодой толпы. Из узкого переулка делает попытку проехать на коне богатый длиннобородый человек. К нему поспешают красивейшие из девушек — и, взявши под уздцы, отводят коня назад. И он стоит на коне неподвижно, смотря на их радость как осокорь на молодой ручей.

Молва (радостно говоря). Мамонько, мамонько!