закурил папиросу и стал ходить взад и вперед по комнате. Подойдя к двери, противоположной спальне, Лорис-Меликов услыхал оживленные голоса по-татарски быстро говоривших о чем-то людей. Он догадался, что это были мюриды Хаджи-Мурата, и, отворив дверь, вошел к ним. В комнате стоял тот особенный, кислый, кожаный запах, который бывает у горцев. На полу на бурке, у окна, сидел кривой рыжий Гамзало, в оборванном, засаленном бешмете, и вязал уздечку. Он что-то горячо говорил своим хриплым голосом, но при входе Лорис-Меликова тотчас же замолчал и, не обращая на него внимания, продолжал свое дело. Против него стоял веселый Хан-Магома и, скаля белые зубы и блестя черными, без ресниц, глазами, повторял все одно и то же. Красавец Элдар, засучив рукава на своих сильных руках, оттирал подпруги подвешенного на гвозде седла. Ханефи, главного работника и заведующего хозяйством, не было в комнате. Он на кухне варил обед. - О чем это вы спорили? - спросил Лорис-Меликов у Хан-Магомы, поздоровавшись с ним. - А он все Шамиля хвалит, - сказал Хан-Магома, подавая руку Лорису. Говорит, Шамиль - большой человек. И ученый, и святой, и джигит. - Как же он от него ушел, а все хвалит? [77] - Ушел, а хвалит, - скаля зубы и блестя глазами, проговорил Хан-Магома. - Что же, и считаешь его святым? - спросил Лорис-Меликов. - Кабы не был святой, народ бы не слушал его, - быстро проговорил Гамзало. - Святой был не Шамиль, а Мансур, - сказал Хан-Магома. - Это был настоящий святой. Когда он был имамом, весь народ был другой. Он ездил по аулам, и народ выходил к нему, целовал полы его черкески и каялся в грехах, и клялся не делать дурного. Старики говорили: тогда все люди жили, как святые, - не курили, не пили, не пропускали молитвы, обиды прощали друг другу, даже кровь прощали. Тогда деньги и вещи, как находили, привязывали на шесты и ставили на дорогах. Тогда и бог давал успеха народу во всем, а не так, как теперь, - говорил Хан-Магома. - И теперь в горах не пьют и не курят, - сказал Гамзало. - Ламорой твой Шамиль, - сказал Хан-Магома, подмигивая Лорис-Меликову. "Ламорой" было презрительное название горцев. - Ламорой - горец. В горах-то и живут орлы, - отвечал Гамзало. - А молодчина! Ловко срезал, - оскаливая зубы, заговорил Хан-Магома, радуясь на ловкий ответ своего противника. Увидав серебряную папиросочницу в руке Лорис-Меликова, он попросил себе покурить. И когда Лорис-Меликов сказал, что им ведь запрещено курить, он подмигнул одним глазом, мотнув головой на спальню Хаджи-Мурата, и сказал, что можно, пока не видят, И тотчас же стал курить, не затягиваясь и неловко складывая свои красные губы, когда выпускал дым. - Нехорошо это, - строго сказал Гамзало и вышел из комнаты. Хан-Магома подмигнул и на него и, покуривая, стал расспрашивать Лорис-Меликова, где лучше купить шелковый бешмет и папаху белую. - Что же, у тебя разве так денег много? [78] - Есть, достанет, - подмигивая, отвечал Хан-Магома. - Ты спроси у него, откуда у него деньги, - сказал Элдар, поворачивая свою красивую улыбающуюся голову к Лорису. - А выиграл, - быстро заговорил Хан-Магома, он рассказал, как он вчера, гуляя по Тифлису, набрел на кучку людей, русских денщиков и армян, игравших в орлянку. Кон был большой: три золотых и серебра много. Хан-Магома тотчас же понял, в чем игра, и, позванивая медными, которые были у него в кармане, вошел в круг и сказал, что держит на все. - Как же на все? Разве у тебя было? - спросил Лорис-Меликов. - У меня всего было двенадцать копеек, - оскаливая зубы, сказал Хан-Магома. -