саваном, недвижный перевозчик. Не то моря,

не то поля их шорох тишью стерт весь. А за морями

тополя возносят в небо мертвость. Что ж

ступлю!

И сразу

тополи сорвались с мест,

пошли,

затопали. Тополи стали спокойствия мерами, ночей сторожами,

милиционерами. Расчетверившись,

белый Харон стал колоннадой почтамтских колонн.

Деваться некуда

Так с топором влезают в сон, обметят спящелобых и сразу

исчезает все, и видишь только обух. Так барабаны улиц

в сон войдут,

и сразу вспомнится, что вот тоска

и угол вон, за ним

она

виновница. Прикрывши окна ладонью угла, стекло за стеклом вытягивал с краю. Вся жизнь

на карты окон легла. Очко стекла

и я проиграю. Арап

миражей шулер

по окнам разметил нагло веселия крап. Колода стекла

торжеством яркоогним сияет нагло у ночи из лап. Как было раньше

вырасти б, стихом в окно влететь. Нет,

никни к стенной сырости. И стих

и дни не те. Морозят камни.

Дрожь могил. И редко ходят веники. Плевками,

снявши башмаки, вступаю на ступеньки. Не молкнет в сердце боль никак, кует к звену звено. Вот так,

убив,

Раскольников пришел звенеть в звонок. Гостье идет по лестнице... Ступеньки бросил

стенкою. Стараюсь в стенку вплесниться и слышу

струны тенькают. Быть может, села

вот так

невзначай она. Лишь для гостей,

для широких масс. А пальцы

сами

в пределе отчаянья ведут бесшабашье, над горем глумясь.

Друзья

А вороны гости?!

Дверье крыло раз сто по бокам коридора исхлопано. Горлань горланья,

оранья орло ко мне доплеталось пьяное допьяна. Полоса щели. Голоса еле: "Аннушка ну и румянушка!" Пироги...

Печка... Шубу...

Помогает...

С плечика... Сглушило слова уанстепным темпом, и снова слова сквозь темп уанстепа: "Что это вы так развеселились? Разве?!"

Слились... Опять полоса осветила фразу. Слова непонятны

особенно сразу. Слова так

(не то чтоб со зла): "Один тут сломал ногу, так вот веселимся, чем бог послал, танцуем себе понемногу". Да,

их голоса.

Знакомые выкрики. Застыл в узнаванье,

расплющился, нем, фразы крою по выкриков выкройке. Да

это они

они обо мне. Шелест.

Листают, наверное, ноты. "Ногу, говорите?

Вот смешно-то!" И снова

в тостах стаканы исчоканы, и сыплют стеклянные искры из щек они. И снова

пьяное:

"Ну и интересно! Так, говорите, пополам и треснул?" "Должен огорчить вас, как ни грустно, не треснул, говорят,

а только хрустнул". И снова

хлопанье двери и карканье, и снова танцы, полами исшарканные. И снова

стен раскаленные степи под ухом звенят и вздыхают в тустепе.

Только б не ты

Стою у стенки.

Я не я. Пусть бредом жизнь смололась. Но только б, только б не ея невыносимый голос! Я день,

я год обыденщине предал, я сам задыхался от этого бреда. Он жизнь дымком квартирошным выел. Звал:

решись

с этажей

в мостовые! Я бегал от зова разинутых окон, любя убегал.

Пускай однобоко, пусть лишь стихом,

лишь шагами ночными строчишь,

и становятся души строчными, и любишь стихом,

а в прозе немею. Ну вот, не могу сказать,

не умею. Но где, любимая,

где, моя милая, где

- в песке!

любви моей изменил я? Здесь

каждый звук,

чтоб признаться,

чтоб кликнуть. А только из песни - ни слова не выкинуть. Вбегу на трель,

на гаммы. В упор глазами

в цель! Гордясь двумя ногами, Ни с места! - крикну.

Цел! Скажу:

- Смотри,

даже здесь, дорогая,