через хребты гор, и по рекам, да там еще 6000 верст от Иркутска. Теперь хлопочу о качалке, вместо верховой лошади.

Вот один из самых лихих моряков, лейтенант Савич, который взялся доставить это письмо. Прилагаю и записочку, заготовленную мною прежде. В ней я прошу Вас передать письмо адмиральше Путятиной, но Савич взялся доставить его лично: спросите, пожалуйста, доставил ли? Они едут с бароном Крюднером курьерами, следовательно скоро, а мы обыкновенным образом, то есть очень долго. До свидания, до свидания, некогда.

Весь Ваш

И. Гончаров.

Майковым напишу из Иркутска.

Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ

15 сентября 1854. Якутск

Якутск, 15 сентября.

Прекрасный друг мой Юния Дмитриевна. Писанное Вами за год и конечно уже забытое теперь письмо я получил с "Дианой" и обрадовался ему, как голосу сестры и друга. Нужды нет, что Вы прочтете большое письмо к Майковым, прочтите и это, собственно к Вам. Мне так приятно вызвать мысленно Вас издалека сюда, в глухой и пустынный Якутск, посадить Вас вот хоть на медвежью шкуру и не наглядеться на Вас, слушать и не наслушаться, говорить и не наговориться. Ведь это любовь, душа моя, право, должно быть, любовь! Я даже чувствую сладкий трепет, воображая, как бы крепко я с Вами поздоровался; или это, может быть, так после бани мне кажется. Что бы там ни было, но если мне предстоит пробыть здесь ужасных полтора-два месяца, что может свести с ума и не такую нетерпеливую голову, какова моя, я только одну отраду и вижу в моем заточении: это надеяться на свидание с друзьями и в этой надежде, время от времени, писать к ним, воображать их здесь, говорить с ними, как я делаю теперь и делал вчера с Майковыми. Даже некоторые из здешних жителей, как будто из жалости, советуют мне уезжать скорей. Только архиерей да губернатор желают, чтоб я остался, и некоторые другие, из эгоизма, как они говорят. Это очень лестно, но еще более скучно. Н. Н. Муравьев (генерал-губернатор Восточной Сибири) был тоже как нельзя более любезен, звал в Иркутск дождаться там зимы. Вот в этом приглашении больше заманчивого: там большое и порядочное общество, разнообразие в людях, жизненные удобства, наконец, женщины, которых я так давно не видал, по крайней мере русских. Все-таки то - столица Сибири, а здесь, Боже мой, деревня, с претензиями быть городом. Что это судьба делает со мною? куда забросила меня? Ужели мало ей показалось моего скитанья по океанам, по зною, по диким и пустым берегам, по негостеприимным странам, как Япония и Китай, наконец, по сибирским тундрам? Надо, видно, истомиться и истощиться мне до конца и нравственно, как истомился я материально, и приехать к Вам хуже и старее всякой затасканной тряпки. Зачем это? чтоб умереть? Но это можно бы сделать проще и короче. Чтоб лучше жить? Но после такой ломки трудно жить. Мне уж и не желается как-то ничего, и не снится надежд никаких, и вял я сделался, а ведь если жить, так надо работать, хоть для пропитания. Но что это я, чем занимаю Вас: ропотом? Прочь эти мрачные мысли, передо мной теперь Вы, с ясным взглядом и дружеской улыбкой. Не до тоски мне. Она временно только набегает на меня, шквалами (простите моряку за выражение). Если б я отдался ей совсем, то был бы не достоин... хоть дружбы такой милой женщины, как Вы. В письме к Майковым Вы прочтете, что у меня сделалась опухоль в ногах. Еще не знаю, что это такое. Был доктор, но и тот еще ничего не решил, а между тем завтра же надо уезжать или ждать здесь зимы. Как я поеду: если случится подобное в дороге, то можно умереть, не