затем решился и поглядел налево. Рядом, тоже на спине, лежала женщина, лицо ее было прикрыто голым локтем.
"Кто такая?" Он напряг мутную память, но ничего не вспомнил, осторожно вытащил из-под подушки портсигар и закурил: "Вот так черт! Забыл, забыл. Фу, как неудобно".
- Вы, кажется, проснулись, - проговорил он вкрадчивым голосом, - доброе утро. - Она помолчала, не отнимая локтя. - Вчера мы были чужими, а сегодня связаны таинственными узами этой ночи. - Он поморщился, все это выходило пошловато. И, главное, неизвестно, что она сейчас начнет делать - каяться, плакать, или охватит ее прилив родственных чувств? Он осторожно коснулся ее локтя. Он отодвинулся. Кажется, ее звали Маргарита. Он сказал грустно:
- Маргарита, вы сердитесь на меня?
Тогда она села в подушках и, придерживая на груди падающую рубашку, стала глядеть на него выпуклыми, близорукими глазами. Веки ее припухли, полный рот кривился в усмешку. Он сейчас же вспомнил и почувствовал братскую нежность.
- Меня зовут не Маргарита, а Елизавета Киевна, - сказала она. - Я вас ненавижу. Слезьте с постели.
Бессонов сейчас же вылез из-под одеяла и за пологом кровати около вонючего рукомойника оделся кое-как, затем поднял штору и загасил электричество.
- Есть минуты, которых не забывают, - пробормотал он.
Елизавета Киевна продолжала следить за ним темными глазами. Когда он присел с папироской на диван, она проговорила медленно:
- Приеду домой - отравлюсь.
- Я не понимаю вашего настроения, Елизавета Киевна.
- Ну, и не понимайте. Убирайтесь из комнаты, я хочу одеваться.
Бессонов вышел в коридор, где пахло угаром и сильно сквозило. Ждать пришлось долго. Он сидел на подоконнике и курил; потом пошел в самый конец коридора, где из маленькой кухоньки слышались негромкие голоса полового и двух горничных, - они пили чай, и половой говорил:
- Заладила про свою деревню. Тоже Расея. Много ты понимаешь. Походи ночью по номерам - вот тебе и Расея. Все сволочи. Сволочи и охальники.
- Выражайтесь поаккуратнее, Кузьма Иваныч.
- Если я при этих номерах восемнадцать лет состою, - значит, могу выражаться.
Бессонов вернулся обратно. Дверь в его номер была отворена, комната была пуста. На полу валялась его шляпа.
"Ну, что же, тем лучше", - подумал он и, зевнув, потянулся, расправляя кости.
Так начался новый день. Он отличался от вчерашнего тем, что с утра сильный ветер разорвал дождевые облака, погнал их на север и там свалил в огромные побелевшие груды. Мокрый город был залит свежими потоками солнечного света. В нем корчились, жарились, валились без чувств студенистые чудовища, неуловимые глазу, - насморки, кашли, дурные хвори, меланхолические палочки чахотки, и даже полумистические микробы черной неврастении забивались за занавеси, в полумрак комнат и сырых подвалов. По улицам продувал ветерок. В домах протирали стекла, открывали окна. Дворники в синих рубахах подметали мостовые. На Невском порочные девочки с зелеными личиками предлагали прохожим букетики подснежников, пахнущих дешевым одеколоном. В магазинах спешно убирали все зимнее, и, как первые цветы, появились за витринами весенние, веселенькие вещи.
Трехчасовые газеты вышли все с заголовками: "Да здравствует русская весна". И несколько стишков были весьма двусмысленны. Словом, цензуре натянули нос.
И, наконец, по городу, под свист и улюлюканье мальчишек, прошли футуристы от группы "Центральная станция". Их было трое: Жиров, художник Валет и никому тогда еще не известный Аркадий Семисветов,
"Кто такая?" Он напряг мутную память, но ничего не вспомнил, осторожно вытащил из-под подушки портсигар и закурил: "Вот так черт! Забыл, забыл. Фу, как неудобно".
- Вы, кажется, проснулись, - проговорил он вкрадчивым голосом, - доброе утро. - Она помолчала, не отнимая локтя. - Вчера мы были чужими, а сегодня связаны таинственными узами этой ночи. - Он поморщился, все это выходило пошловато. И, главное, неизвестно, что она сейчас начнет делать - каяться, плакать, или охватит ее прилив родственных чувств? Он осторожно коснулся ее локтя. Он отодвинулся. Кажется, ее звали Маргарита. Он сказал грустно:
- Маргарита, вы сердитесь на меня?
Тогда она села в подушках и, придерживая на груди падающую рубашку, стала глядеть на него выпуклыми, близорукими глазами. Веки ее припухли, полный рот кривился в усмешку. Он сейчас же вспомнил и почувствовал братскую нежность.
- Меня зовут не Маргарита, а Елизавета Киевна, - сказала она. - Я вас ненавижу. Слезьте с постели.
Бессонов сейчас же вылез из-под одеяла и за пологом кровати около вонючего рукомойника оделся кое-как, затем поднял штору и загасил электричество.
- Есть минуты, которых не забывают, - пробормотал он.
Елизавета Киевна продолжала следить за ним темными глазами. Когда он присел с папироской на диван, она проговорила медленно:
- Приеду домой - отравлюсь.
- Я не понимаю вашего настроения, Елизавета Киевна.
- Ну, и не понимайте. Убирайтесь из комнаты, я хочу одеваться.
Бессонов вышел в коридор, где пахло угаром и сильно сквозило. Ждать пришлось долго. Он сидел на подоконнике и курил; потом пошел в самый конец коридора, где из маленькой кухоньки слышались негромкие голоса полового и двух горничных, - они пили чай, и половой говорил:
- Заладила про свою деревню. Тоже Расея. Много ты понимаешь. Походи ночью по номерам - вот тебе и Расея. Все сволочи. Сволочи и охальники.
- Выражайтесь поаккуратнее, Кузьма Иваныч.
- Если я при этих номерах восемнадцать лет состою, - значит, могу выражаться.
Бессонов вернулся обратно. Дверь в его номер была отворена, комната была пуста. На полу валялась его шляпа.
"Ну, что же, тем лучше", - подумал он и, зевнув, потянулся, расправляя кости.
Так начался новый день. Он отличался от вчерашнего тем, что с утра сильный ветер разорвал дождевые облака, погнал их на север и там свалил в огромные побелевшие груды. Мокрый город был залит свежими потоками солнечного света. В нем корчились, жарились, валились без чувств студенистые чудовища, неуловимые глазу, - насморки, кашли, дурные хвори, меланхолические палочки чахотки, и даже полумистические микробы черной неврастении забивались за занавеси, в полумрак комнат и сырых подвалов. По улицам продувал ветерок. В домах протирали стекла, открывали окна. Дворники в синих рубахах подметали мостовые. На Невском порочные девочки с зелеными личиками предлагали прохожим букетики подснежников, пахнущих дешевым одеколоном. В магазинах спешно убирали все зимнее, и, как первые цветы, появились за витринами весенние, веселенькие вещи.
Трехчасовые газеты вышли все с заголовками: "Да здравствует русская весна". И несколько стишков были весьма двусмысленны. Словом, цензуре натянули нос.
И, наконец, по городу, под свист и улюлюканье мальчишек, прошли футуристы от группы "Центральная станция". Их было трое: Жиров, художник Валет и никому тогда еще не известный Аркадий Семисветов,
страница 30
Толстой А.Н. Хождение по мукам (книга 1)
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- 101
- 102
- 103
- 104
- 105
- 106
- 107
- 108
- 109
- 110
- 111
- 112
- 113
- 114
- 115
- 116
- 117
- 118
- 119
- 120
- 121
- 122
- 123
- 124
- 125
- 126
- 127
- 128
- 129
- 130
- 131
- 132
- 133
- 134
- 135
- 136
- 137
- 138
- 139
- 140
- 141
- 142
- 143
- 144
- 145
- 146
- 147
- 148
- 149
- 150
- 151
- 152
- 153