кармана две карамельки в бумажках.

"С таким не пропадешь", - подумала Даша и тоже чтобы ему было приятно, сказала:

- Как раз мои любимые карамельки.

Затем Телегин, бочком присев напротив Даши, принялся внимательно глядеть на горчичницу. На его большом и широком лбу от напряжения налилась жила. Он осторожно вытащил платок и вытер лоб.

У Даши губы сами растягивались в улыбку: этот большой красивый человек до того в себе не уверен, что готов спрятаться за горчичницу. У него где-нибудь в Арзамасе, - так ей показалось, - живет чистенькая старушка мать и пишет оттуда строгие письма насчет его "постоянной манеры давать взаймы денежки разным дуракам", насчет того, что только "скромностью и прилежанием получишь, друг мой, уважение среди людей". И он, очевидно, вздыхает над этими письмами, понимая, как далеко ему до совершенства. Даша почувствовала нежность к этому человеку.

- Вы где служите? - спросила она.

Телегин сейчас же поднял глаза, увидел ее улыбку и широко улыбнулся.

- На Балтийском заводе.

- Интересная работа у вас?

- Не знаю. По-моему, всякая работа интересна.

- Мне кажется, рабочие должны вас очень любить.

- Вот не думал никогда об этом. Но, по-моему, не должны любить. За что им меня любить? Я с ними строг. Хотя отношения хорошие, конечно. Товарищеские отношения.

- Скажите, - вам действительно нравится все, что сегодня делалось в той комнате?

Морщины сошли со лба Ивана Ильича, он громко рассмеялся.

- Мальчишки. Хулиганы отчаянные. Замечательные мальчишки. Я своими жильцами доволен, Дарья Дмитриевна. Иногда в нашем деле бывают неприятности, вернешься домой расстроенным, а тут преподнесут чепуху какую-нибудь... На следующий день вспомнишь - умора.

- А мне эти кощунства очень не понравились, - сказала Даша строго, это просто нечистоплотно.

Он о удивлением посмотрел ей в глаза. Она подтвердила - "очень не понравилось".

- Разумеется, виноват прежде всего я сам, - проговорил Иван Ильич раздумчиво, - я их к этому поощрял. Действительно, пригласить гостей и весь вечер говорить непристойности... Ужасно, что вам все это было так неприятно.

Даша с улыбкой глядела ему в лицо. Она могла бы что угодно сказать этому почти незнакомому ей человеку.

- Мне представляется, Иван Ильич, что вам совсем другое должно нравиться. Мне кажется, - вы хороший человек. Гораздо лучше, чем сами о себе думаете. Правда, правда.

Даша, облокотясь, подперла подбородок и мизинцем трогала губы. Глаза ее смеялись, а ему казались они страшными, - до того были потрясающе прекрасны: серые, большие, холодноватые. Иван Ильич в величайшем смущении сгибал и разгибал чайную ложку.

На его счастье, в столовую вошла Елизавета Киевна, - на ней была накинута турецкая шаль и на ушах бараньими рогами закручены две косы. Даше она подала длинную мягкую руку, представилась: "Расторгуева", - села и сказала:

- О вас много, много рассказывал Жиров. Сегодня я изучала ваше лицо. Вас коробило. Это хорошо.

- Лиза, хотите холодного чаю? - поспешно спросил Иван Ильич.

- Нет, Телегин, вы знаете, что я никогда не пью чаю... Так вот, вы думаете, конечно, что за странное существо говорит с вами? Я - никто. Ничтожество. Бездарна и порочна.

Иван Ильич, стоявший у стола, в отчаянии отвернулся. Даша опустила глаза. Елизавета Киевна с улыбкой разглядывала ее.

- Вы изящны, благоустроены и очень хороши собой. Не спорьте, вы это сами знаете. В вас, конечно, влюбляются десятки мужчин. Обидно думать, что все это кончится очень просто, - придет