поздоровался с Дашей, подал руку Кате и вдруг удивленно взглянул на нее и нахмурился. Даша сейчас же ушла в столовую. Ставя чайную посуду на стол, она услышала, как Катя сдержанно, но тем же низким и хрипловатым голосом спросила у Рощина:
- Вы уезжаете?
Покашляв, он ответил сухо:
- Да.
- Завтра?
- Нет, через час с четвертью.
- Куда?
- В действующую армию. - И затем, после некоторого молчания, он заговорил:
- Дело вот в чем, Екатерина Дмитриевна, мы видимся, очевидно, в последний раз, и я решился сказать...
Катя перебила его поспешно:
- Нет, нет... Я все знаю... И вы тоже знаете обо мне...
- Екатерина Дмитриевна, вы...
Отчаянным голосом Катя крикнула:
- Да, видите сами!.. Умоляю вас - уходите...
У Даши в руках задрожала чашка. Там, в гостиной, молчали. Наконец Катя проговорила совсем тихо:
- Уходите, Вадим Петрович...
- Прощайте.
Он вздохнул коротко. Проскрипели его смазные сапоги, хлопнула парадная дверь. Катя вошла в столовую, села у стола, изо всей силы прижала к лицу руки.
С тех пор об уехавшем она не говорила ни слова. Катя мужественно переносила боль, хотя по утрам вставала с покрасневшими глазами, с припухшим ртом. Рощин прислал с дороги открытку - поклон сестрам, письмецо положили на камин, где его засидели мухи.
Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар - слушать музыку, садились на скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых платьях, - очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой, или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс "На сопках Маньчжурии". Ту, ту, ту, - печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо. Даша брала Катину слабую, худую руку.
- Катюша, Катюша, - говорила она, глядя на свет заката, проступающий между ветвями, - ты помнишь:
О любовь моя незавершенная,
В сердце холодеющая нежность...
Я верю, - если мы будем мужественны, мы доживем - когда можно будет любить не мучаясь... Ведь мы знаем теперь, - ничего на свете нет выше любви. Мне иногда кажется, - приедет из плена Иван Ильич и будет совсем иной, новый. Сейчас я люблю его одиноко, бесплотно. И мы встретимся так, точно мы любили друг друга в какой-то другой жизни.
Прислонившись к ее плечу, Екатерина Дмитриевна говорила:
- А у меня, Данюша, такая горечь, такая темнота на сердце, совсем оно стало старое. Ты увидишь хорошие времена, а уж я не увижу, отцвела пустоцветом.
- Катюша, стыдно так говорить.
- Нет, девочка, нужно быть мужественной.
В один из таких вечеров на скамейку, на другой ее конец, сел какой-то военный. Оркестр играл старый вальс. За деревьями зажглись неяркие огни фонарей. Сосед по скамейке глядел так пристально, что Даше стало неловко шее. Она обернулась и вдруг испуганно, негромко воскликнула:
- Нет!
Рядом с ней сидел Бессонов, тощий, облезлый, в мешком висящем френче, в фуражке с красным крестом. Поднявшись, он молча поздоровался. Даша сказала: "Здравствуйте", - и поджала губы. Екатерина Дмитриевна отклонилась на спинку скамьи, в тень Дашиной шляпы, и закрыла глаза. Бессонов был не то весь пыльный, не то немытый - серый.
- Я видел вас на бульваре вчера и третьего дня, - сказал он Даше, поднимая брови, - но подойти не решался... Уезжаю воевать. Вот видите, - и до меня добрались.
- Как же вы едете воевать, вы же в Красном Кресте? - сказала Даша с внезапным раздражением.
- Положим, опасность сравнительно, конечно, меньшая. А впрочем, мне глубоко все безразлично, - убьют, не
- Вы уезжаете?
Покашляв, он ответил сухо:
- Да.
- Завтра?
- Нет, через час с четвертью.
- Куда?
- В действующую армию. - И затем, после некоторого молчания, он заговорил:
- Дело вот в чем, Екатерина Дмитриевна, мы видимся, очевидно, в последний раз, и я решился сказать...
Катя перебила его поспешно:
- Нет, нет... Я все знаю... И вы тоже знаете обо мне...
- Екатерина Дмитриевна, вы...
Отчаянным голосом Катя крикнула:
- Да, видите сами!.. Умоляю вас - уходите...
У Даши в руках задрожала чашка. Там, в гостиной, молчали. Наконец Катя проговорила совсем тихо:
- Уходите, Вадим Петрович...
- Прощайте.
Он вздохнул коротко. Проскрипели его смазные сапоги, хлопнула парадная дверь. Катя вошла в столовую, села у стола, изо всей силы прижала к лицу руки.
С тех пор об уехавшем она не говорила ни слова. Катя мужественно переносила боль, хотя по утрам вставала с покрасневшими глазами, с припухшим ртом. Рощин прислал с дороги открытку - поклон сестрам, письмецо положили на камин, где его засидели мухи.
Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар - слушать музыку, садились на скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых платьях, - очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой, или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс "На сопках Маньчжурии". Ту, ту, ту, - печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо. Даша брала Катину слабую, худую руку.
- Катюша, Катюша, - говорила она, глядя на свет заката, проступающий между ветвями, - ты помнишь:
О любовь моя незавершенная,
В сердце холодеющая нежность...
Я верю, - если мы будем мужественны, мы доживем - когда можно будет любить не мучаясь... Ведь мы знаем теперь, - ничего на свете нет выше любви. Мне иногда кажется, - приедет из плена Иван Ильич и будет совсем иной, новый. Сейчас я люблю его одиноко, бесплотно. И мы встретимся так, точно мы любили друг друга в какой-то другой жизни.
Прислонившись к ее плечу, Екатерина Дмитриевна говорила:
- А у меня, Данюша, такая горечь, такая темнота на сердце, совсем оно стало старое. Ты увидишь хорошие времена, а уж я не увижу, отцвела пустоцветом.
- Катюша, стыдно так говорить.
- Нет, девочка, нужно быть мужественной.
В один из таких вечеров на скамейку, на другой ее конец, сел какой-то военный. Оркестр играл старый вальс. За деревьями зажглись неяркие огни фонарей. Сосед по скамейке глядел так пристально, что Даше стало неловко шее. Она обернулась и вдруг испуганно, негромко воскликнула:
- Нет!
Рядом с ней сидел Бессонов, тощий, облезлый, в мешком висящем френче, в фуражке с красным крестом. Поднявшись, он молча поздоровался. Даша сказала: "Здравствуйте", - и поджала губы. Екатерина Дмитриевна отклонилась на спинку скамьи, в тень Дашиной шляпы, и закрыла глаза. Бессонов был не то весь пыльный, не то немытый - серый.
- Я видел вас на бульваре вчера и третьего дня, - сказал он Даше, поднимая брови, - но подойти не решался... Уезжаю воевать. Вот видите, - и до меня добрались.
- Как же вы едете воевать, вы же в Красном Кресте? - сказала Даша с внезапным раздражением.
- Положим, опасность сравнительно, конечно, меньшая. А впрочем, мне глубоко все безразлично, - убьют, не
страница 100
Толстой А.Н. Хождение по мукам (книга 1)
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- 101
- 102
- 103
- 104
- 105
- 106
- 107
- 108
- 109
- 110
- 111
- 112
- 113
- 114
- 115
- 116
- 117
- 118
- 119
- 120
- 121
- 122
- 123
- 124
- 125
- 126
- 127
- 128
- 129
- 130
- 131
- 132
- 133
- 134
- 135
- 136
- 137
- 138
- 139
- 140
- 141
- 142
- 143
- 144
- 145
- 146
- 147
- 148
- 149
- 150
- 151
- 152
- 153