взрастила она, шестьдесят лет отжила трудной жизни. Чаяла, что смилуется бог и приберет наконец. К тому же и времена подходили странные и народ стал чужой.

Венчанье окончилось. Авдотья Максимовна опять выглянула в окно и увидела странное шествие; ноги ее подкосились, похолодела спина, и дрожащими перстами осенила она себя крестным знамением: Наташа выходила из собора, держа под руку мужа, другой рукой обнимая худенькую пожилую женщину со стрижеными седыми волосами и в очках.

Произошло это нечаянно: в соборе, после венчания, позади нарядных гостей раздался негромкий и отчаянный голос: "Наташа!" Толпа расступилась и пропустила Варвару Петровну, подбежавшую торопливо и неловко. Обхватила она дочь за шею, положила голову ей на грудь и застыла молча... Наташа растерялась, потом на весь собор закричала: "Мама, мама!" У жениха упал шапокляк. Многие дамы заплакали. Вышло трогательно и нестерпимо любопытно.

Трогательное и нестерпимо любопытное должно было, конечно, быть доведено до конца. Варвару Петровну заставили войти в дом. В дверях залы она втянула голову в плечи; Наташа поддержала ее. Варвара Петровна походила не то на акушерку, не то на учительницу. Серой прямой кофтой она выделялась темным пятном среди нарядных гостей...

Авдотья Максимовна, вытянувшись, стояла у образов; она видела только это кроткое, старое теперь, все так же непонятное и враждебное лицо дочери, и прежняя суровость ожесточила сухие ее глаза. Но молодые, гости и она подвигались, в ответных взорах видела Авдотья Максимовна любопытство, почти скандал; она благословила молодых, затем подошла к Варваре Петровне, дала руку для поцелуя, сама прикоснулась губами к виску и проговорила: "Что же ты у меня не остановилась, в дому весь низ пустой". И, слушая невнятный ответ дочери, опять поглядела ей в лицо: оно было все в морщинах. "Каторжница", - подумала она и сказала: "Дело твое, как хочешь".

Наташа до вечера не отходила от матери, а поговорить так и не успела, слишком много было гостей, слишком была счастлива.

В тог же вечер молодые уехали за границу, - это была новая мода. Авдотья Максимовна обошла пустые теперь комнаты, спустилась вниз, где пахло нежилой плесенью, и в угловой комнатке нашла дочь, сидящую на кровати, покрытой стареньким пледом.

- Ну, что же теперь делать будешь? У меня останешься? - спросила Авдотья Максимовна.

- Муж мой умер в этом году. Я учительствую, у меня отпуск до осени, ответила Варвара Петровна. - Наташа мне написала, что выходит замуж, хочет меня видеть, вот я и приехала.

- Ну, что же, приехала - не гоню.

- Мама, спасибо вам за Наташу, - молвила Варвара Петровна, и едва заметный, не успевший притаиться огонек осветил глаза ее, - вы стали добрее.

Авдотья Максимовна поджала губы, долго молчала, потом проговорила глухо: "Не знаю, чем я стала добрей!" - и, постояв, ушла.

Варвара Петровна осталась жить до осени; вставала рано, что-то читала, курила даже, - но у себя внизу, с матерью виделась за обедом, часто писала Наташе и получала от нее коротенькие прелестные открытки. В конце лета Наташа сообщила, что забеременела.

Авдотья Максимовна, получив это известие, долго улыбалась. "Ну, вот и четвертое поколение нарождается, умирать, значит, опять некогда", - сказала она Варваре Петровне в день ее отъезда. И принялась в третий раз перебирать в сундуках детское белье, шить новое; выписала дорогую кроватку и полог к ней приказала сделать из настоящих кружев. Была заново отделана детская и половина дома для молодых.