замечая, глядел он вперед, думая только, когда же'станция выглянет из этой хлюпкой, ночной степи...

Казалось, с приездом на станцию изменится вся жизнь: впереди ожидался город и счастье, а сзади оставалась вот эта глушь... Аггей закрывал глаза, и казалось - отовсюду тянутся обозы, скрипя и скользя по грязи, летает воронье...

Боже мой, боже мой, как медленно ехать! Когда была утрачена последняя надежда, кучер сказал:

- Вон и станция.

Аггей вскинулся. Кучер продолжал, тыкая кнутом в темноту:

- А вот и машина подходит, - как бы не опоздать.

Лошади помчались, тарантас кидало в стороны, Аггей стоял, держась за козлы, глядел на три приближающихся из темноты фонаря, и в немигающие его глаза бросало грязью и водой. Немного не доезжая станции, грузно упал коренник, пристяжные взвились, спутало сбрую. Аггей же принялся трясти кучера за плечи, повторяя:

- Что ты, что ты!

Потом, захватив чемодан, побежал, путаясь в длинном чапане, к подошедшему поезду и, когда ударил третий звонок, впрыгнул в вагон, тяжело дыша.

В вагоне было душно. Свеча, прикрытая шторой, едва освещала спавших на койках пассажиров и чьи-то мешавшие проходить огромные ноги, в шерстяных чулках.

Аггей, сняв мокрую одежду, бросил ее вместе с чемоданом в сетку и этим движеньем задел несносные ноги. Тогда зарычало наверху, ноги подобрались, и, кашляя, свесилась взлохмаченная голова.

- А вы поосторожнее, - сказала голова.

- Извините, - ответил Аггей, - я очень торопился, я едва добежал, представьте, какое счастье.

Наверху чиркнули спичкой, и можно было увидать, что у головы одутловатые щеки, бородка клином и посреди спутанных волос плешь, исцарапанная ногтями...

- Ну, что нового? - сказала голова, и, спустив ноги, сел на лавку человек в измятом пиджаке, довольно толстый и сонный. Человек вывернулся, зевая, и продолжал: - Спать не могу. Вы в Петербург едете? Попутчики значит... Кто вы такой?..

- Коровин, - ответил Аггей с готовностью: он уже любил этого человека, едущего в Петербург...

- Помещик?

- Да, у меня пять тысяч десятин.

- А я Синицын, - сказал человек, помолчав, - разночинец, по-вашему хам.

- Что вы, что вы... Разве так можно...

- Так вы либерал?.. А вас жгли?..

- Нет. Еще ни разу. Господи, как поезд идет медленно.

Аггей откинулся на спинку койки, с тоскою слушая удары колес о рельсы и шум дождя...

- Вы в Петербург зачем едете? - спросил Синицын, закурив папиросу и смотря прямо в глаза, не мигая.

- Я - так... меня ждут, не по делу, а... почти...

- Понимаю, - сказал Синицын, усмехаясь, - насчет баб, - освежиться.

- Нет, что вы говорите... Я к моим знакомым еду.

- Предположим. Ну, а знаете, ваша физиомордия мне понравилась, я побегаю с вами по городу: без опытного человека нарветесь, знаете ли, на такого бабца...

- Вы напрасно думаете... Но Синицын перебил:

- К вам в имение тоже заверну как-нибудь.

- Пожалуйста, очень буду рад...

- Ну, рады не будете... Стойте, сейчас буфет. Идем пить водку...

И когда поезд остановился, сколько ни сопротивлялся Аггей, увлек его Синицын к буфету, заставил выпить водки с перцем и еще какой-то черной настойки и, захватив бутербродов и пирожков, притащил в вагон.

- Вы, конечно, считаете меня за последнюю собаку, - говорил Синицын. Вполне вас понимаю. Шутка сказать, за пять лет я дня не имел, чтобы прожить спокойно... Весь вот так ходуном и хожу: пью и грублю своим меценатам. Я, знаете ли, живу по современной системе: найду