как тетушка сдержала зевоту. - Одна сидишь, Настя?

- Да, одна...

- То-то я смотрю - Николушки все нет и нет. Ушел, - а я думала вернулся.

- Придет.

Снаружи к окну поднялся на лапах серый кот, внимательно поглядел через стекло в комнату, убрал одну лапу и другую и скрылся. Настя зашевелилась в кресле.

- Не люблю, когда коты в окно заглядывают... У меня подруга была кокотка, до такой степени боялась кошек, - падала в обморок...

- И Машутка еще куда-то провалилась, - быстро сказала тетушка.

- Я раньше очень хорошо жила, - после молчания проговорила Настя, своя квартира: мебель - голубой атлас, две шубы: одна - вся в соболях, другая - норка, сверху - горностай. Бриллианты какие были. Все, подлец, пропил...

- Ах, Настенька...

- Конечно - подлец, самый последний...

- Ах, Настенька!..

- Что, Анна Михайловна?

- Думаю я, Настенька, простить бы вам ему надо...

- Ах, будто я ему не прощала... А сюда зачем приехала?.. Знаете какие у меня поклонники были?.. Один граф на коленях круг меня ползал, дом на Сергиевской хотел подарить, купчую принес, - я его с купчей вместе за дверь выкинула, потому что он мне противный был... Прощать!.. У меня до сих пор на теле раны не заживают от его побоев, - простила... А когда он последнее мое колье в ломбард потащил, - знала я, что ни копеечки этих денег не увижу... Колье заложил и деньги мои пропил с Сонькой Еврионом, с кокоткой, моей подругой... Я ему всю морду расцарапала, - простила... Я бы на каторгу за ним пошла, только бы он меня одну любил...

Настенька оборвала, шмыгнула, стала шарить под собою в кресле носовой платок.

- Лучше вы с ним об этом-то прощении потолкуйте, Анна Михайловна... Он только о том и думает теперь, как бы мне мстить, зачем я его от девчонки, от этой Раисы, оторвала... Я теперь знаю, что у него на уме: к вашей Машутке подбирается...

- Бог знает, что вы говорите! - воскликнула тетушка и встала с сундука. - Извините меня, Настенька, но у вас разнузданное воображение... Я давно к вам приглядываюсь... Трудно, трудно с вами...

Настя всхлипнула, откинулась в глубь огромного кресла. И, странно, лицо ее словно стало светлее, розовее. На коричневых цветках старой обивки все яснее выступал ее тонкий профиль, причудливый свет золотил ее волосы, и вот выступила вся освещенная ее голова с закрытыми глазами...

- Что это? - воскликнула тетушка. - Свет какой!

Настя открыла глаза и ахнула: на штукатуренной стене лежал багровый четырехугольник окна.

- Огонь! - крикнула она, срываясь с кресла. Тетушка молча подняла руки к голове. В дому уже хлопали дверями, слышался топот ног, испуганные голоса звали тетушку. Дверь с треском раскрылась, дунуло сквозняком, вошел Африкан Ильич.

- Пожар, - сказал он густым голосом, - гумна жгут. - Остановился у окна и глядел на зарево, заложив руки за спину, сутулый и багровый.

Настя легла на кровать, вниз лицом, в подушки. Тетушка звала в коридоре:

- Николушка? Где Николушка? Девки, девчонки, бегите, ищите молодого барина.

Зарево разгоралось. На дворе осветились бревенчатые стены служб. От кустов легли густые мерцающие тени, у ворот черными силуэтами стояли любопытные... Послышались испуганные голоса:

- Идет, идет...

В дом заскочила одна из девчонок, громко шепча на весь коридор:

- Матушка барыня, пришел.

Тетушка поспешила навстречу и вдруг надрывающимся голосом вскрикнула:

- Господи, боже мой!..

Африкан Ильич повернулся от окна. Настя подняла голову с подушек.