слушая, бросил сигару, потом начал отплевываться и, наконец, хватив бабу по спине, заржал на весь дом.

- Не люблю, сударь, такого обращения, - сказала Павлина. - У меня спина женская. Даю тебе день сроку, подумай и сам решай. Рожа-то я рожа, а ума ни у кого не займу.

К утру Афанасий действительно додумался и поехал в город, где взял себе у парикмахера фрачную пару, парик и накладные усы.

Павлина за это время не отходила от Степаниды Ивановны и, едва генеральша переставала бредить, заводила разговор о каком-то господине Фиалкине, писаном, говорят, красавце мужчине, который собирается заехать в Гнилопяты - познакомиться с генеральшей: прослышал, так и рвется повидать.

- О каком Фиалкине говоришь? О каком Фиалкине? Не знаю такого, - с тоской спрашивала Степанида Ивановна, - разве я могу сейчас принять молодого человека? Дай поправлюсь, пополнею немножко... Отстань от меня!

- Красивый, сытый, на слова бойкий, - шептала Павлина, - увидит женщину - так весь на нее и прыгает, как жеребец... Редкий мужчина... Уж сама не знаю, благодетельница, допускать ли его до вас?

Генеральша промолчала. Затем потребовала зеркало и долго огромными глазами всматривалась в ужасное лицо свое. Без сил уронила руки и сказала, едва слышно, с отчаянием:

- Не вижу ничего, Павлина, - темно. Скажи, не слишком ли я стара?.. Скажи правду.

- И, благодетельница, нечего душой кривить, - не восемнадцати лет... Червоточинка есть, но самую малость, - припудритесь, хоть кого в дрожь вгоните. А я еще " лампу приверну, - чистый ангел небесный! В ваши-то года - баба-ягода. С ума его сведем, нашего Фиалкина-то.

- Какого Фиалкина? Ничего я не пойму... Путаешь ты меня, глупая баба.

В тот же вечер в спальне Степаниды Ивановны появился странный господин. У него были черные, густые, как баранья шерсть, волосы и необыкновенно длинные усы. На нем был фрак, красный галстук и скрипящие сапожки. Он прошел из дверей до середины комнаты, снял фуражку с кокардой, поклонился генеральше и раза три топнул ногой, как жеребец, - только что не заржал.

Она приподнялась на локте. "Что это - опять бред? Какой гнусный!" Но поскрипывают сапожки, - ближе, ближе бараньи усы. Господин говорит басоватым голоском:

- Я Фиалкин... Ехал по частным делам, но - вот так штука! - сломался тарантас. Нельзя ли, ваше превосходительство, переночевать у вас?..

С ужасом глядела Степанида Ивановна на господина Фиалкина, не понимала - бред это или сам черт за ней явился?

Он сел на постель, расправив фалды, - впереди всего торчали у него черные усы.

- Так как же насчет ночевки? А кроме того, большой я любитель насчет проклятого... Хи-хи... Насчет этого самого. Хо-хо... Сладкого... Ги-го-го...

Он, как дьявол, зашевелил усами, закрутил носом. Генеральша едва слышно проговорила:

- Кто вы такой? О чем вы говорите? Что вы так странно смотрите?

- Лют я до вашего пола. Ни одной не пропущу. Я мастак. Хо-хо!

- Какой вы страшный.

- Это хорошо, что я страшный. Я до баб, как черт, лютый.

- Так я же старая, что вы...

- Это мы посмотрим. А мне по вкусу.

- Уйдите...

- Нет, грешить - так грешить.

Фиалкин ткнул пальцем Степаниду Ивановну под ребро. Она ахнула и хихикнула. Он ткнул с другой стороны. Тогда она начала смеяться, отмахиваться. Слезы потекли по сморщенному ее личику. Теплая, тягучая паутина поползла по всему телу, затягивала лицо, застилала глаза.

А Фиалкин гудел, ржал, щекотал пальцами. Черные усы шевелились, вставали дыбом. Басок