нижнюю губу.

- Больше не могу, - прошептал он, вдыхая свежий воздух. - Монастырь, черт его возьми, какой-то! Целоваться на качелях! Конечно, она может ждать хоть сто лет - птенец. А я что?

Он забегал по комнате, думая все об одном, на чем мысли сосредоточились, как в фокусе, - точка эта была страшно чувствительна, остальной мир понемногу темнел, отпадая. Стали различимы запахи старых книг, ветхой мебели, сада и неуловимых женских духов, пропитавших старую мебель, на которой бог знает кто сидел.

Наконец Смольков остановился посреди комнаты, медленно провел языком по высохшим губам, взмахнул рукой, точно говоря: "Ну, что же я могу тут поделать?", отворил дверь и громко прошептал:

- Афанасий.

Афанасий пришел и стал затворять окно, но Николай Николаевич, потрепав его по плечу, сказал пересмякшим голосом:

- Послушай, друг, как у вас насчет этого самого?..

- Это насчет чего?..

- Ну, этого самого, понимаешь?,

- Что вы, барин, - осклабясь, ответил Афанасий, - ' мы этим не занимаемся.

- Где-нибудь на селе, наверно, есть эдакое?..

- На селе как девкам не быть, только вам не понравятся. Солдатка есть, да ничего, чистая.

- Ну вот, вот, сведи меня к солдатке, голубчик. Сейчас я переоденусь... Постой... вот тебе на чай полтинник. Так ничего солдатка-то... а?

- Солдатка - ничего, мягкая.

Спустя время, осторожно, через черный ход, пробрались Смольков с Афанасием в сад, миновали сырые аллеи, плотину и побежали лугом до села.

У крайней избы в траве на пригорке сидели три девушки и негромко пели; в темноте лица их под платками казались маленькими и странно блестели глаза. Афанасий, словно мимоходом, подошел к ним, поклонился, разведя руками.

- Наше вам с кисточкой!

- Кто такие? - спросила одна недружелюбно.

- Хуторские, позвольте посидеть с вами. Девушки переглянулись, засмеялись, и одна сказала:

- Нет уж, идите, откуда пришли.

Афанасий обиделся, влез в разговор, но Николай Николаевич потянул его за рукав, шепча:

- Пойдем, пойдем к солдатке...

- Придете на хутор, - я вам припомню, - пригрозил Афанасий девкам.

Они что-то крикнули вдогонку, затем было видно, как поднялись, побежали в темноту.

К солдаткиной избе нужно было идти по задам, перелезть через плетень и насвистать собаку, которая сначала кинулась с лаем, но, узнав голос Афанасия, побежала вперед. Боязливо на нее поглядывая, Николай Николаевич покорно прыгал в какие-то канавы, изорвал штаны, промок, попав в навозную жижу, и, наконец, выйдя на пустой дворик, увидел стоящую на крыльце высокую бабу.

- Марина, - бойко сказал Афанасий, - принимай гостей.

- Ах, батюшки, я-то испугалась, - низким веселым голосом молвила баба. - Что же, .если с добром, заходите! А это кто? - шепнула она Афанасию и после ответа еще приветливее закачала головой.

Николай Николаевич снял шляпу, поклонился и взошел на крыльцо, но в избу Марина его не ввела, а осталась в сенях, сев на кровать. Привыкшие к темноте глаза Смолькова различили постель со множеством подушек ("Воображаю, - подумал он, - каковы подушки"), дойницу с молоком и зыбку, висевшую около на ремне.

- В избе сестрица больная лежит, - прошептала солдатка и весело поглядела Николаю Николаевичу в лицо.

- Ну, как же ты? - спросил Смольков, повертелся и обнял бабу.

Марина засмеялась, освободилась. - Вино будете пить?

- Да, да, вот - рубль. Купите вина.

Афанасий взял деньги и побежал к какой-то своей куме. Николай Николаевич остался, наконец, вдвоем